Читать книгу "Нарисуй мне в небе солнце - Наталия Терентьева"

– То есть вы поцелуете меня завтра?

Я ничего не ответила и побыстрее вышла из машины.

– Кудряшова! – Никита Арсентьевич крикнул мне вслед.

Я обернулась.

– Вы бы композитору нашему дверь больше не открывали, а?

– Адрес вы дали?

Никита Арсентьевич с досадой вздохнул.

– Ну вообще-то он сказал, что вы сами просили его прийти, уговаривали, дали ему адрес, а он потерял.

– Зачем я просила его прийти? – удивилась я.

– Влюбились, наверно.

– И вы поверили?

– Я подумал, может, вы хотите его попросить для вас песню в водевиле написать… – начал объяснять как ни в чем не бывало директор.

– И для этого позвала его к себе?! Ну, вы даете!

Я развернулась и быстро пошла к метро. Никита Арсентьевич выбежал из машины и в два счета догнал меня.

– Подождите, Катя, я что-то не то сказал, наверно… Катя…

Я высвободила свою руку, которую он попытался крепко сжать.

– Да, я позвала старого, сильно пьющего композитора, чтобы он мне написал хорошую песню. Собиралась расплатиться натурой. Вы все правильно поняли. До свидания, Никита Арсентьевич!

– Ну простите, Катя… Я хотел пошутить…

– Не надо со мной так шутить.

– Обиделись?

– Да, обиделась.

Я не стала дальше ничего слушать. Мне было не то чтобы обидно, а невероятно гадко.

Может, права все же была мама, когда так не хотела, чтобы я шла в театр? И соседка с утра что-то говорила как раз о том, что ко мне теперь по-другому относятся мужчины, гораздо хуже… Странно, конечно, ведь соседка никогда меня ни с какими мужчинами не видела раньше, Аслан провожал меня, еще когда я у мамы жила…

Но зато теперь хотя бы ясно, почему Никита Арсентьевич не приехал за мной с утра. Потому что думал, что я жду композитора. Ужас какой и стыд.

Я пришла домой, встала под горячий душ и выбросила из головы все мысли про Никиту Арсентьевича. Всё. Закончилось, не начавшись.

На следующий день, увидев всех наших, расцеловавшись с Алькой, издалека заметив Волобуева, его высокую статную фигуру, тут же почувствовав, как краска прилила к щекам и радостно забилось сердце, я поняла: все мое главное – здесь. Может, я вообще уволюсь и деньги буду зарабатывать по-другому. Пока не знаю как. Официанткой устроюсь, например. Или переводы по ночам буду делать.

– Катя, ты похорошела, – сказал Волобуев, едва касаясь кончиком пальца моего плеча. – Как отдохнула?

– Хорошо. Я устроилась на работу.

– Про профессии? Или…

– По профессии. В театр.

– Молодец.

Он так внимательно на меня смотрел, как будто хотел что-то еще спросить, что-то важное. Но так и не спросил.

Мы все ждали и волновались, какой же спектакль выберут для диплома. «Сон в летнюю ночь»? Нет, ролей для всех не хватит. Но, говорят, Шекспира… Кто говорит? Ирка слышала случайно… А Шекспира – что? «Двенадцатую ночь»? Но там брат и сестра – близнецы, похожие люди нужны… А кто у нас похожи? Никто. Как никто? А Кудряшова и Лешка? Да Лешка ее на две головы выше! Ну и что? Похожи ведь… Может, Чехова? А что Чехова? «Три сестры». Там всего четыре женские роли! А остальные что будут играть? Остальные будут мебелью… Вот уж нет! Мы что, для этого столько учились? Да там ролей у Чехова – на всех хватит! Нет, Осовицкая Чехова не возьмет, сама никогда не играла его потому что… Да как не играла! Играла! Анну Петровну в «Иванове»! А кого тогда Андрюха будет играть в «Иванове»? Как кого – Иванова! А я? А ты – второго гостя! Да конечно! Ну тогда – четвертого! Там четверо гостей… И хорошая роль для Андрюхи Самарцева… Ну не может же весь курс играть Андрюхино окружение? Не может…

Так целых две недели, пока нам не сказали, какую пьесу выбрали наши мастера, разговоров было только об одном – кто, что, где услышал или просто показалось. Мы уже сорок раз распределили себе роли в «Белой гвардии», «Трех сестрах», «Короле Лире»…

– Друзья, мы будем ставить замечательную пьесу: Алексей Максимович Горький, «Дачники», – наконец объявила, улыбаясь, Осовицкая.

Горький! Ни одной версии не было. Забыли про Горького!

– Я же говорила, я же говорила… – зашептал кто-то.

Ну точно, конечно! Осовицкая ведь там играла одну из главных ролей, лет двадцать подряд или даже тридцать. А теперь самое интересное – кому она даст главную роль, а кому – свою, не самую главную, но прелестную?

Главная роль досталась невысокой, худенькой блондинке Танюше Кисловской. Несмотря на очень маленький рост, она обладала недюжинной энергией, сильным голосом и, накрасившись, становилась просто красавицей, умела выгодно себя преподнести.

Роль же, которую много лет играла Осовицкая, неожиданно дали моей второй подружке, Ирке Тепловой. На самом деле она была Гарныденко, но Ирка ненавидела свою украинскую фамилию, особенно когда ее произносили нарочито, через фрикативное «г». Ирка считала, что из-за фамилии все ее беды, и на третьем курсе все-таки ее официально сменила. На самом деле никаких бед у нее вообще не было.

Она жила с мамой, в своей квартире, в новом районе Москвы, не бедствовала, не голодала, после школы устроилась работать в учебную часть Щепкинского и со второй попытки поступила учиться. У приятной, пухленькой голубоглазой Ирки была куча романов, часть из которых заканчивалась, толком не начавшись. Но Ирка успевала уже всем рассказать про своего избранника, придумывая все на ходу. По-настоящему же она была влюблена в двоих человек – в Андрюху Самарцева из Ростова-на-Дону, безусловного любимчика Чукачина, и в народного артиста, худого, стареющего, очень знаменитого Иванихина. Ирка часто ездила на один день в Санкт-Петербург, где жил и работал в театре Иванихин. Утром приедет, походит по городу, постоит около дома Иванихина, сходит на его спектакль или концерт, подарит цветы и – домой.

Андрюха жил в Москве в общежитии, нравился девочкам и спал с ними просто без разбору. Обвинять его, обижаться было невозможно. Он очень быстро пьянел, быстрее всех, и, запьянев, становился сластолюбивым до ненормальности. Девочки этим пользовались и уводили его к себе – то одна, то другая. Андрюха шел по коридору на своих ногах, не падал, даже поддерживал беседу, а наутро не помнил, с кем был. Про Самарцева и его любовные подвиги рассказывали совсем нереальные истории. А побывать за ночь он мог у двоих, а то и у троих. И на самом деле ничего не помнил, даже себе во вред. Девочки много раз проверяли разными хитрыми способами и убеждались: правда, не помнил, но всем очень угождал. И девочки не брезговали потом опять его заманивать.

Мне Андрюха не нравился из-за неразборчивости в девушках, а также из-за того, что его превозносил Чукачин, и совершенно без повода. Ничего особенного в Самарцеве не было, кроме удивительного равнодушия, в котором Чукачин видел признаки гениальности. А Самарцев просто никогда не волновался, даже на госэкзамене, от этого был крайне органичен. Так же спокойно он мог проспать зачет, не прийти на генеральную репетицию перед экзаменом, уехать куда-то. Но ему всё сходило с рук, Чукачин обещал ему большое будущее. Волобуев недолюбливал Андрюху за недисциплинированность и «рыбью кровь», но не влезал. А Осовицкая доверяла настойчивым уговорам Чукачина и все Андрюше прощала. Заглянуть бы одним глазком в будущее… Все бы поняли, как ошибался Чукачин.