Читать книгу "Дедушка и внучка - Элизабет Мид-Смит"

– Ау, дедушка! Что ты так нахмурился? – прозвенел голосок Дороти. – Бедный мой, дорогой дедуля. Твой лоб, конечно, ужасно устает оттого, что на нем собираются такие глубокие складки. Дай-ка я разглажу эти противные морщины.

И маленькое создание, похожее на воздушную фею, вспрыгнуло на колени деда. Нежные пальчики Дороти разглаживали лоб, на котором отразились и прожитые годы, и совершенные грехи, и разочарования, и заботы, с которыми старик сталкивался на протяжении своей долгой жизни.

– Вот так-то лучше, – Дороти осталась довольна своими стараниями. – Теперь скорее обними меня, пожалуйста, получше обними! А вот и стихи. Тетя задала мне выучить их, это мое наказание.

– Ты сегодня дурно себя вела, Дороти?

– Да, ужасно, – ответила она. – Уж конечно, меня бы не наказали, если бы я не вела себя дурно! Раньше меня никогда не наказывали, за всю мою долгую жизнь, ни разу! Сегодня меня наказали в первый раз. И знаешь, я думаю, мы с тобой можем выучить стихи вместе.

– Давай. Мне это нравится, – согласился сэр Роджер.

– Я так и знала, что понравится! Ты такой добрый, такой душечка, – ластилась Дороти. – Я очень люблю тебя. Скажи, когда мой папочка был маленьким мальчиком, ты тоже так наказывал его? Ничего, если наказывал. Я не рассержусь. Тетя Доротея не понимает, что значит быть такой, как я, она не знает, что у меня мысли летают, как бабочки, и что мои ноги непременно хотят бегать. Ах, если бы у меня были настоящие крылья!

– Нет, нет, – сказал старик, прижимая к себе ребенка, – твоя тетя должна наказывать тебя, если ты плохо учишься. Тебе нужно стараться. Если ты ничего не будешь знать, то вырастешь глупой, скучной девушкой.

– Да я и теперь знаю гораздо больше, чем тетя Доротея.

– Не говори так самонадеянно, Дороти, кроме того, это совсем не правда.

– Но ведь я так хорошо говорю по-французски, дедуля, – произнесла она на этом языке.

– Молчи, молчи, дитя, – и старик сильно покраснел, – я терпеть не могу твоего «парле ву», – сказал он, коверкая слова.

– Я не понимаю, кого ты не любишь, дедушка?

– Всех этих французских лягушек. Я ненавижу французов.

– Дедуля, танцевал ли ты когда-нибудь менуэт? Знаешь такой славный медленный красивый танец? Меня учила мамочка. Мне кажется, ты, тетя и я могли бы чуточку потанцевать в гостиной. Знаешь, когда-нибудь вечерком. Я выучила бы тебя всем па. Хотя ты и очень старенький, тебе будет легко, ведь быстро двигаться не придется. И ты не будешь задыхаться.

– Прекрати, дитя! Не нужно мне ни танцев, ни французского языка! Давай эти, как их, ну стихи, что ли!

Дороти подала ему открытую книгу.

– Они немножко печальные, – сообщила внучка, – я просмотрела. Мы будем повторять их строчка за строчкой, да? Прочтем их вместе. Тебе нужны очки? Вот они тут, в кармане. Дай я их на тебя надену.

Очки в золотой оправе были водружены деду на нос. Старая седая голова и детская темная головка склонились над прекрасными строками поэта.

– Как это хорошо, – сказала Дороти. – Я сейчас объясню, что мне так понравилось: тут некоторые строчки повторяются. Я буду читать первые слова, а ты все остальные. Ну, дедуля, начинаем: «Я помню дом, где было мне…»

– Ах, Дороти, пустяки все это!

– Продолжай, дедуля, продолжай.

Маленький пальчик указал на следующую строчку: «Родиться суждено».

– Читай это, дедуля.

– «Родиться суждено». Ах ты, несносная, дерзкая маленькая непоседа!

Дороти засмеялась и захлопала в ладоши.

– У тебя так нежно дрожит голос, когда ты читаешь стихи, – сказала она. – От твоего голоса мне больно вот здесь, вот именно здесь, – она показала на сердце. – Я не знаю, что значит «дерзкая маленькая непоседа». Но слушай, нам нужно учиться. «Я помню дом, где было мне родиться суждено». Ну, продолжай, дедушка. Говори о золотых лучах.

– «И золотистые лучи, скользившие в окно».

– О, дедуля, как хорошо – «золотистые лучи». Знаешь, мы жили в таком доме – папа, мама и я, – это был маленький-маленький домик, и солнышко любило заглядывать в него. Я, бывало, говорила: «Здравствуй, солнышко!» – и посылала ему воздушные поцелуи. Давай продолжать, дедуля. Это, оказывается, не наказание, а, напротив, громадное удовольствие. Теперь прочти следующую строчку.

Я хочу услышать, как будет звучать твой голос. Погромче, дедушка, погромче!

– «И красно солнце по утрам

Всегда спешило в гости к нам».

– Чудесно, чудесно! Ура, дедуля, продолжай же!

– «И приносило чудный день.

И светлые мечты»…

– О, дедуля, дедуля!

– «Теперь, увы, нередко я

Прошу, чтобы в ночи

Ко мне пришел глубокий сон,

И мне помог забыться он».

– Я думаю, тот, кто говорит такие слова, хочет, чтобы к нему пришел доктор Иисус Христос, – вдруг серьезно промолвила Дороти.

Она прижала личико к груди деда и горячо поцеловала его.

– У тебя такой красивый голос! Теперь перейди к номеру второму, читай дальше.

Если бы только сэр Роджер Сезиджер прежде мог себе вообразить, что он когда-нибудь при каких-нибудь обстоятельствах будет ради удовольствия маленького ребенка повторять строки, написанные Гудом[10], он подумал бы, что помешался. Тем не менее в данное время старик был совершенно здоров, бодр и, как ни странно, наслаждался едва ли не больше малышки Дороти. Ее восхищенные слова, искренние похвалы казались ему волшебным напитком. Он старался читать все лучше и лучше.

– «Я помню, помню, как в саду

Кивали нам цветы,

Прекрасных ярких алых роз

И белых роз венцы.

Простой фиалки нежный цвет

Блистал, как солнца слабый свет.

Я помню светлую сирень,

А в ней гнездо щегла,

И тот чудесный майский день,

Когда она цвела,

И братика невдалеке,

И саженцы в его руке».

– На этом месте хочется плакать, тут стихи становятся печальными, – сказала Дороти.

– Да, дитя мое, все это стихотворение печально. Сколько строф тебе задано выучить?

– Тетя сказала две; она думает, что две – достаточно большое наказание. Я думаю, если ты придешь на урок и расскажешь их вместо меня, это будет хорошо. Как ты считаешь, дедуля?

– Нет, нет, ни за что.

– Ты что, разве не хочешь это сделать для меня?

– Не могу, дитя, и не хочу. Ну все, с меня довольно стихов. Ты читаешь достаточно хорошо и можешь рассказать наизусть. Только вот понять их ты не в состоянии. Их не поймет ни один ребенок. Только в конце жизни человек может вполне проникнуться ими.