Читать книгу "Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин - Игорь Оболенский"

В середине марта я вернулась в Петербург, но через две недели моя невестка умерла, и мне пришлось вернуться в Сухуми. Невестку похоронили там же, где и моих родителей, в Моквах.

По дороге в Моквы люди присоединялись к процессии, и когда мы проходили мимо монастыря в Дранди, то сделали остановку и монахи провели службу.

Церковь в Моквах построена на холме. Для того чтобы попасть в нее, нам пришлось перейти реку вброд, так как моста не было. Пока мы пересекали реку, абхазы на лошадях поддерживали катафалк, иначе он мог бы перевернуться. Мы сами сидели в обычных экипажах, и вода доходила до их ступенек.

В Моквах мы остановились в монастыре как гости русских монахинь. Сама церковь была заброшена со времени смерти моего отца, и только один священник жил неподалеку.

Несколько лет спустя три монашки прибыли в Пасхальную ночь и хотели основать монастырь, но монахи из новоафонского монастыря, что возле Сухуми, испугались соперничества и не позволили им это сделать.

Эту историю я услышала от священника в Моквах, когда много позже ехала в Очамчири навестить могилу моего отца. Я попросила этого священника пригласить ко мне настоятельницу. Когда она пришла, я сказала ей, что если она приедет в Петербург, я попробую помочь в осуществлении ее проекта.

Она действительно приехала в столицу. И там, в один из дней, совершенно случайно, я встретила Саблера — обер-прокурора Святейшего Синода. Я пригласила его в свою карету и по пути рассказала ему всю историю. В результате он дал свое разрешение, и монастырь был основан.

После похорон Эло я вернулась в Петербург. В 1913 году мой брат приехал ко мне в Клейн Руп, все еще пребывая в печали. Но мой муж сделал все, чтобы его развлечь, пригласив на охоту на куропаток.

(Право вернуться в Абхазию Георгий Шарвашидзе получил только в 1905 году. Свои последние годы он провел на родине. Светлейший князь был большим патриотом своей страны.

Его правнучка Тамара Твиниашвили рассказала, что во время большого приема в честь иностранных гостей, устроенного в 1910 году в Гаграх принцем Ольденбургским, у одного из приглашенных пропало пальто. В итоге в немецкой газете появилась довольно ядовитая статья журналиста Лоренса, в которой грузины были выведены чуть ли не как дикари из медного века. Узнав об этом, Светлейший князь Шарвашидзе попросил редактора немецкой газеты «Берлинер тагеблатт» опубликовать свой ответ на статью Лоренца.

«Да, мы отстали от цивилизации; нет у нас ни сутенеров, ни шантажистов, ни африканских дельцов и т. д. — писал Георгий Шарвашидзе, — и, представьте себе, что хотя такая отсталость может и делает нас похожими на людей медного века, но об этом не сожалеем; находим, что не следует усваивать себе весь хлам, именуемый некоторыми прогрессом. А мы стараемся выбирать из него, как жемчужины, выдающиеся произведения литературы и искусства; следим за открытиями в науке; словом, берем лишь то, что считаем с пользой применимым к жизни и обществу.

Так, бесхитростно мы живем, и если бы г. Лоренц больше вникнул в бытовые стороны, он бы понял все это и многое другое; узнал бы, что этот народ, к которому он отнесся презрительно, имеет блестящее историческое прошлое; что грузины рыцари, ходившие в крестовый поход поборниками первого христианства, стояли у врат Кавказа на часах с мечами наголо в течение пятнадцати веков не для того, чтобы врываться в чужие страны и расхищать чужое добро, а для защиты отечества, для охраны христианской культуры и гражданского быта; узнал бы также, что у грузин есть богатейшая древняя эпическая литература, сравниваемая с мировыми произведениями; узнал бы, что в иерархии грузинских царей и народа встречаются имена необыкновенных героев и людей гениальной мудрости и т. д.

Можно бы еще многое сказать, но золотую страницу прошлого этого народа, омытую слезами и кровью всей нации, нельзя передать в газетном столбце. По правде говоря, и не стоит. К чему метать бисер…

Св. Кн. Г. М. Шарвашидзе». — Прим. перевод.)

9 ноября у меня была серьезная операция, но уже 14 декабря я замечательным образом поправилась и была в силах отправиться на санях из Ведена в Клейн Руп.

Жизнь в Клейн Рупе протекала без особых событий, тихо и спокойно, и была полна интимными радостями.

Нашими ближайшими соседями были Розены. Барон Розен был очень славным, мудрым и светлым человеком. Но истинным главой дома была его жена, мудрая женщина с сильным характером. Именно она была тем, кто задает тон и определяет баланс повседневной жизни семьи.

Все соседи любили и уважали ее. И потому ее смерть в 1915 году после рождения шестой дочери стала таким же горьким событием для соседей, как и для семьи.

Все дочери воспитывались их очаровательной теткой — сестрой матери — строго в том духе, который избрала покойная мать. Сегодня они все замужем и имеют собственных чудных детей.

Нашими другими соседями были Кампенхаузены. Я хотела бы задержаться на описании этих добрых друзей, так как они незаслуженно пострадали во время войны, когда — о, Боже! — столько несправедливых упреков пришлось выслушать ни в чем неповинным людям, страдающим из-за клеветы тайных врагов, обвинявших всех, кто не выражал недовольства германофилами.

Барон Кампенхаузен — очень образованный зоолог — был довольно привлекательной личностью с чистой, как кристалл, душой. Его жена была моей очень близкой подругой, и я всегда буду помнить те интереснейшие дискуссии, которые происходили в их доме и в которых она с энтузиазмом, искренностью и благородством чувств принимала самое активное участие.

Кампенхаузены имели несколько сыновей и одну дочь. Их десятилетний сын был моим любимчиком. Он был деликатен, писал стихи и всегда говорил обо мне как о «моем друге, старой баронессе Мейендорф».

В 1916 году Кампенхаузены, вместе со многими другими из нашей местности, по требованию военных властей, обвинивших их в сочувствии Германии, были на время войны сосланы в Сибирь. Только детям и 75-летней бабушке, к счастью, позволили остаться дома.

Незадолго до того, как был получен приказ о высылке, я прогуливалась по саду. Мой муж выглянул в окно и обратился ко мне: «Возможно, я должен подготовить ходатайство о Кампенхаузенах, ибо чувствую, что скоро придет их черед».

Ходатайство заключалось в том, чтобы позволить Кампенхаузенам совершить поездку в Сибирь за свой счет как обычным пассажирам, а не под конвоем, словно преступникам. Поскольку ехать предстояло через Петербург, где до этого никто из Кампенхаузенов не бывал, я решила сопровождать их и разместить на время в нашем доме.

Барону предстояло уехать первым. Под эскортом он был сопровожден в Волк. Мы с его женой и сыном отправились вслед за ним, надеясь присоединиться к барону на следующий день. Никогда не забуду первую часть нашего путешествия. Мы втроем молча сидели в вагоне, глядя за окно, где уже было темно и падал снег. Нам предстояло проехать около 14 верст до Вендена, и на сердце было тяжело.