Читать книгу "Звезда и старуха - Мишель Ростен"

– Благодарим! Плодитесь и размножайтесь, устрицы!

В тот момент они свято верили, что Океан вскоре ответит им баснословно богатым уловом.

Не понимаете, зачем связались с этой старухой? К чему дурацкие священнодействия? Однако успешные репетиции, магия, музыка, благодарность и азарт – отнюдь не иллюзии и не ложь. Они не менее реальны, чем устрицы и шампанское.

И вы с новыми силами продолжаете отважно ломиться сквозь стены.

На другой стороне пирса какой-то старый моряк, то ли поэт, то ли пьяница и уж точно уроженец Дуарнене, пел во всю глотку:

В первый раз я сиганул со скалы крутой,

Только брюхо распорол я о камень злой.

Содрогнулась вся земля, берег застонал,

Чуть проклятые кишки я не растерял.

В другой раз я сиганул со скалы крутой,

Но ударился башкой я о камень злой.

Содрогнулась вся земля, ветер заревел,

Расцарапал рожу я, чуть не окривел.

В третий раз я сиганул, разбежавшись, вниз,

И на этот раз меня поджидал сюрприз:

Камнем я пошел ко дну, врезался в песок…

Говорила мама мне: «Ты учти, сынок,

Если ты утонешь вдруг в море, дорогой,

Ты обратный путь забудь, не пущу домой!»

Так что прыгай, детвора, – опыт мой не в счет, —

Прыгай, будет тебе, верь, счастье и почет!

Приходите, ребятки, в порт Дуарнене,

И будет вам радость в порту Дуарнене…[71]

Старик, видно, тоже опьянел от любви, это уж как пить дать.

За 7 дней до премьеры

Приехав в Театр на следующий день, Одетт сразу сообщила, что сил у нее совсем не осталось. «То есть энергии хоть отбавляй, вы не волнуйтесь, – тут же спохватилась она, – просто Одетт (вновь о себе в третьем лице) немного устала, неплохо было бы вызвать врача».

Врач прибыл, вошел в гримерную, и старушка с порога потребовала, чтобы он немедленно выписал лекарство, которое враз поставит ее на ноги, не амфетамин, конечно, не такой она человек, и не то, что дают велосипедистам «Tour de France», но сильнодействующее надежное средство – такое ей подобрал когда-то профессор Гийе в Париже.

– Понимаю, вы не шарлатан, я не требую чудодейственный порошок, но все же…

Название парижской панацеи вспомнить не удалось, и Одетт приказала постановщику:

– Пока доктор меня осматривает, будь добр, поройся в моей сумке, там наверняка сохранился рецепт.

Постановщик вышел из гримерной и принялся изучать напластования личных вещей Одетт. Ему сразу же попался листок, исписанный вдоль и поперек всякой всячиной: тут и лекарства, и песни, и назначенные встречи. Разобраться в этой галиматье невозможно, ведь ее переписывали и перечитывали сотню раз, что-то вычеркивали, что-то прибавляли, да и листок истерся, так часто его складывали и разглаживали. Попробуй найди здесь нужное слово!

Затем постановщик извлек серую пластиковую аптечку, типичный бонус из тех, что вам дарят, если купите сразу три шампуня. Там нашлось немало различных вскрытых лекарственных упаковок: «зопиклон», «левотирокс», «тардиферон», «анафранил», «дафлон» и так далее… Постановщик вручил аптечку и тетрадный листок Даниэль, фее артистической, и попросил поскорей отнести их врачу, а вдруг среди этих таблеток и букв отыщется парижский эликсир вечной молодости. Даниэль испугалась, что они совершат бестактность. «Нет-нет, она сама просила, пожалуйста, поспешите!» Фея послушно устремилась в гримерную Одетт. А постановщику следовало сейчас же закрыть саквояж, но его одолело нестерпимое любопытство, страстно захотелось проникнуть в тайну звездного обаяния, внутри проснулся ненасытный вуайерист-фетишист. Да, особо гордиться нечем.

Он достал красную пластиковую косметичку, наподобие серой аптечки, тоже бонусную, cheap[72], дешевенькую, до отказа набитую разными кремами, румянами, тенями, помадой… Постановщик ничегошеньки не понимал в премудростях грима, поэтому побыстрее ее закрыл. Внезапно на самом дне среди папок с нотами обнаружился настоящий клад: школьная тетрадь на пружинке с множеством вложенных пожелтевших записок, озаглавленная «Заметки». Бинго! Постановщик буквально задрожал от нетерпения, решив, что ему попался дневник Одетт.

И был жестоко разочарован. Там не оказалось ни записанных снов, ни исповеди, ни воспоминаний, ни игры воображения. Сухие заметки о самом насущном, чтобы ничего не забыть:

«Анализ крови во вторник, в 9 утра.

Купить тапочки.

Александр придет в среду, в полдень».

И все в таком духе. Единственная тайна звезды – потеря памяти. Юноши дорожат своими впечатлениями и мечтами, старики – заметками-напоминаниями.

Вскоре врач вышел из гримерной Одетт и сказал постановщику, что выписал ей тонизирующее лекарство, не то, парижское, – что поделать, в записке и в серой аптечке не удалось найти ничего даже близко похожего, – но тоже вполне подходящее, вот увидите, оно ей поможет.

Даниэль, фея артистической, мгновенно поняла, что постановщик продолжил рыться в вещах Одетт. И он тоже понял, что Даниэль его раскусила. Как же он выглядел, глупее глупого! От смущения и стыда постановщик забыл спросить у врача, не страдает ли Одетт болезнью Альцгеймера. Еще глупей!

За 6 дней до премьеры

На следующее утро старушка приехала в Театр бодрая и нарядная. Села, подняла руку, призывая окружающих к тишине, вытащила мобильный так, чтоб все видели.

– Алло? Здравствуйте, доктор. Я хотела сказать, что непродолжительный отдых и лекарство, что вы мне выписали вчера, очень помогли.

Она нарочно говорила громко, чтобы ее слышала вся труппа, не только врач.

– Да, это Одетт, я звоню вас поблагодарить. У меня сразу прибавилось сил и поднялось настроение. Сегодня мы будем успешно репетировать до самого вечера.

Имеющий уши да слышит!

– Что ж, начнем?

Нет, конечно, до начала еще далеко. Как всегда, все застопорилось из-за настройки звука.

– Что за отвратительный писк? Мне нужен звук на весь зал, к черту реверберацию, подключить все усилители, и на полную мощность, плевать, что нет публики! С тихим звуком далеко не уедешь. Вижу, как ты хитришь, химичишь за пультом: если играю forte, делаешь тише, если piano – громче. Как тебе больше нравится. И выходит в конечном счете, что играешь ты, а не я. Нет, так не пойдет! Я тебе не позволю. Мое звучание давай!

Одетт пригляделась к человеку, на которого орала издалека, и вдруг поняла, что он ей незнаком.

– Так, а куда, скажите на милость, подевался прежний звукорежиссер? Почему мне дали другого? У того неплохо получалось! Что, опять эта лажа про 35 рабочих часов в неделю[73]? Я протестую! Разве я считаю свои рабочие часы? Работаю день и ночь как проклятая, и он пусть тоже потрудится! Немедленно звоните ему! А ты, заместитель, пока что наладь мне нижний регистр. Одетт нужны глубокие басы! Басы, басы, черт тебя дери! Сначала басы, потом отладишь все прочее. И с реверберацией так же. Максимальная громкость покажет, что нужно делать. Тот профсоюзный деятель только-только наловчился настраивать верный звук, мой звук. И нате вам, отправился отдыхать!