Читать книгу "Звезда эстрады - Ирина Лобановская"

Маэстро слушал ее равнодушно, отстраненно поглядывая в окно.

— Ты где училась, детка?

— В школе… — пробормотала Лёка.

Он безразлично-снисходительно усмехнулся. Великий… Чересчур… Ладно, ему можно простить все, лишь бы сделал то, что нужно Лёке…

— В школе — это мы все. Когда-нибудь и как-нибудь. А потом, позже? Музыкальное образование у тебя есть?

— Я же говорю: музыкалка… — прошептала она.

— А-а, ну да… Но этого мало, детка. Хорошо бы еще музыкальное училище.

Лёка нервно хихикнула. Мать моя женщина!.. Зачем музыкальное училище будущей певице? Чтобы лучше петь? Фигня… Хотя маэстро прав, детка… Киска, лапка, зайчик… Она ненавидела это традиционное мужское сюсюканье. Как будто именно в нем заключалось трогательно-нежное отношение к слабому полу. Никакого отношения там вообще нет. Кроме грубо-откровенного поганого желания… А оно всегда так и прет…

Интересно, когда маэстро предложит ей улечься в койку? Прямо сейчас или выдержит марку и характер? Его хваленое бесстрастие — полная хрень! Лёка видала и не таких. И все равно все открывалось и обрывалось постелью. Будь она проклята! У всех все равно начинается отклонение маятника. И в головах тоже.

— Значит, ты самодеятельная певица, детка? — хладнокровно уточнил маэстро.

Лёка кивнула. Пусть будет так…

Ее действительно никто специально не учил петь. В провинциальной захудалой музыкалке обучили нотной грамоте и бренчать на пианинке и аккордеоне. И на том большое спасибо… Еще Лёка играла на гитаре. Но на этом инструменте нынче не тренькает только ленивый или совсем обделенный слухом. А так все кто во что горазд.

Она грустно посмотрела в открытое окно. Хорошо-то как, Господи… Сплошное милое шур-шур-шур да шип-шип-шип… Липы перешептывались листьями, и ветер осторожно тормошил их верхушки, напоминая о себе настойчивыми прикосновениями и пытаясь разгадать секреты зеленых.

Лёка настороженно вслушивалась в необычную тишину утреннего кабинета маэстро. И зачем-то попыталась собрать воедино лоскутки недавнего сна — ночью показывали что-то очень интересное… Связать лохмотья не удалось. Ветер мечтательно бормотал о необитаемых островах, где летают одни лишь птицы, привыкшие петь исключительно для своего удовольствия и не умеющие тревожить великих музыкантов и композиторов.

За окном вяло закапал инертный, меланхоличный дождь, чем-то похожий на самого маэстро.

Музыкальная школа приткнулась посередине скромной, старой, зато весной и летом очень богатой на траву и зелень улицы. Казалось, вся она изначально, с самого рождения, подчинена звукам и мелодиям, с утра до вечера доносящимся из окон школы. И ничего другого этой улочке уже не требовалось. В воздухе пели скрипки, звучал рояль, нежно разливался гобой… Чего только не наслушалась приговоренная к музыке и счастливая своей редкой судьбой улица…

Дома здесь стояли старенькие, разваливающиеся. Осыпалась штукатурка, зияли дыры в стенах, протекали крыши…

Как здесь хорошо, тихо, часто думала Лёка. А позже стала мысленно добавлять: но и с деньгами и зарплатами тоже очень тихо… Чересчур…

С каждой улицей родного городка она с детства связывала какую-нибудь любимую мелодию. Улочки и переулки у нее обязательно ассоциировались с каким-нибудь сочинением определенного композитора. Волжский проспект — это Гайдн, улица Победы — Бетховен, Речной переулок — Шуман…

Матери она о своих сравнениях никогда не рассказывала, та бы ее не поняла.

Когда Лёка приехала в родной городок уже известной певицей и пришла на ту тихую зеленую улицу, ее до боли поразила еще большая нищета родного города и резко выделяющиеся на этом фоне, болезненно бьющие по глазам и нервам шикарные особняки. Они нахально выросли за проскользнувшее время рядом с абсолютно обветшавшими, готовыми вот-вот обрушиться на головы своих жильцов домишками.

В школе был и хор, только занятия там проходили редко, хотя Лёка всегда ждала их с особым нетерпением. Преподша попалась болезная, хилая, да и сама школа свою первостепенную задачу справедливо усматривала в умении учеников играть на музыкальных инструментах, а не петь. Так что пойте сами, если угодно… И Лёка пела.

Петь она начала так рано, что казалось, будто родилась вместе с песней. Когда она впервые запела?..

Особая память детства бессистемно и без всякого разбора выхватывала куски-кусочки ребяческой Лёкиной жизни, которые было трудно, просто невозможно составить в более-менее четкую картинку. Значительно позже выяснилось, что система имелась, и довольно определенная, но вот сама Лёка в нее не сразу въехала.

Она тащится вслед за матерью — ярко-темноволосой и ослепительно темноглазой — по юрмальскому пляжу. Тянется и ноет:

— Ма-ам, мне жарко… Ма-ам, я хочу пить…

Стоит необычно горячее, редкое для Прибалтики лето. Лёке пять лет.

Какие долгие летом дни, какие длинные, словно резиновые… А вообще в детстве все дни такие. Это потом они начинают скакать резво и ловко, как шарики пинг-понга. И проскакивать мимо тебя. А ты снова ничего не успела, ничего не сделала, ничего не добилась…

Мать не обращает ни на Лёку, ни на ее нытье никакого внимания и ровно шагает вперед. Лёке кажется, будто даже песок не сминается под мамиными воздушными шагами. И все вокруг оглядываются ей вслед… Почему? Лёка задумчиво рассматривает мамин профиль. Мама с удовольствием крутит головой во все стороны. Красуется… Красивая… Она красивая, вдруг понимает Лёка. А я — нет. Почему я так не похожа на маму?

Лёка с негодованием и отвращением осматривает свои худые палкообразные руки-ноги, рыжеватые, вьющиеся на концах жесткие волосы, которые мать упорно пытается заплести в тонкие и мерзкие, как крысиные хвосты, глистообразные косички. Да еще зачем-то любовно постоянно присобачивает дочке три банта — два в косы, а один — почти на макушке. Куда Лёке столько?! Но возражений мать не принимает.

Лёка снова упорно с любопытством заглядывает матери в лицо, пробуя высмотреть что-нибудь интересное и новенькое. И разочарованно вздыхает — не удалось…

— Я устала… — ноет Лёка с энергией, удвоенной отчаянием от собственного безобразия.

— Леокадия, прекрати! — сухо отзывается мать. — Надоела! Не так уж сегодня и жарко. Сейчас дойдем до кафе, там поедим и попьем. Уже скоро.

Мамино «скоро» растягивается на множество мужских взглядов. Лёка даже пробует их считать, но быстро сбивается. Больше ничего выхватить из того удушливого прибалтийского лета детская память, штука особая, не пожелала. И не надо… Лёка сама позже многое насочиняла, напридумала — у нее оказалось необузданное воображение. И эти фантазии не принесли ей никакой радости.

Зато настоящее счастье подарила ее первая большая кукла.