Читать книгу "Верни мне любовь. Журналистка - Мария Ветрова"

— Личное или какой-нибудь обвал в конторе?

— Личное…

— Тогда подождет! — вынесла она свой вердикт. И, не выдержав, продолжила почти скороговоркой: — Маришка, не сердись, но я… Словом, у меня тоже личное!

Мое сердце обмерло… А чего я, собственно говоря, ждала? Что такой человек, как Григорий, будет переживать из-за какой-то там соплюшки, случайно мелькнувшей в его насыщенной жизни?.. Разумеется, вечер, который эта ничтожная нахалка попыталась испортить своей неявкой на свидание, не должен пропасть зря! И с кем еще разделить грядущий уик-энд, как не с бывшей любовницей?..

Оглушенная этими соображениями, я не сразу включилась в смысл Милкиных слов, которыми она уже сыпала как горохом из продырявленного мешка.

— Клянусь, в понедельник расскажу все… Ой, Марин, какого я мужика отхватила — тебе не снилось!..

Милка издала звуки, имитирующие сочные поцелуи.

— Мужика? — растерянно переспросила я.

— Ну не бабу же! — хихикнула она. — Представляешь, он же гений, а по жизни его друзья Волькой кличут… А темперамент!.. Дорогая подруженька, чует мое сердце — это судьба: я ведь собиралась на интервью с ним тебя прихватить, а ты как сквозь землю провалилась! Представляешь, если бы он вместо меня на тебя запал?

И она искренне, от всей души расхохоталась.

— Постой! — я наконец постигла смысл ее многочисленных междометий. — Ты что, имеешь в виду Г-го? Кинорежиссера?..

— А кого же еще-то, дурочка ты моя несообразительная?! — продолжала веселиться Милка.

— А… А как же Григ?

— Григ?.. О боже, Григ… Сравнила! Да Володечка не то что какого-то там Грига — собственное имя в пять минут позабыть заставит, он гений, гений во всем!.. Так что, если в понедельник меня не будет, ври в конторе что хочешь… Маришка, все! Я забежала на секунду — переодеться и взять вещички, мы едем к нему на дачу, пока!..

— Стой! — почти басом заорала я. — Григ вернулся из командировки, что ему сказать, если ты не придешь?..

— Скажи, что я заболела и умерла! От поноса!..

И телефон разразился гулкими, как барабанная дробь, гудками.

У меня заболела голова, сразу, едва я вернула трубку на рычаг. Раньше, в подростковом возрасте, мигрени не были для меня редкостью, и во взрослую жизнь я прихватила из той поры страх перед головной болью. Инстинктивно я кинулась на балкон, зная, что свежий воздух частенько останавливает подобные приступы на старте.

Наш с тетушкой дом находился недалеко от центра, но в тихом и малолюдном переулке, не страдавшем от транспортной перегрузки. И воздух здесь был действительно относительно свежим.

Стоял поздний вечер, для октября на удивление теплый, как вся та далекая, затянувшаяся осень. Я невольно залюбовалась гигантскими тополями на другой стороне переулка, доходившими почти до пятого этажа высоких «сталинок», силуэты которых четко прорисовывались на фоне темнозолотого вечернего неба. Как все провинциалы, я полюбила Москву сразу и навсегда, той особой, окутанной романтическим флером любовью, которая недоступна урожденным столичным жителям. Любовью, которая когда-то, на одном из самых высоких своих порывов, подарила ей провинциала Гиляровского…

В тот момент, когда внизу, прямехонько под моим балконом, раздался совершенно неуместный в это время и в этом месте автомобильный гудок, я не думала ни о Милке, ни о Григе, ни о прошлом, ни о будущем, вообще не думала ни о чем, тихо радуясь тому, что боль отступила, любуясь последними отблесками заката в золотом московском небе. Не знаю, как это происходит у других, но у меня переизбыток эмоций, если он превысил некую критическую массу, приводит к такому вот нулевому состоянию — безмыслия и бесчувствия. Словно избыточные эмоции нейтрализуют друг друга, как соль и щелочь, слитые в одну пробирку.

Услышав какой-то особо нетерпеливый, короткий, как позывные азбуки Морзе, автомобильный сигнал, я поморщилась и глянула вниз.

Чуть левее нашего балкона стоял в точности такой же темно-зеленый «опель», как у Грига, со слегка приоткрытой водительской дверцей. Помню, мне даже стало смешно: надо же было машине именно этой марки и именно этого цвета заехать за кем-то из жильцов нашего дома? Прямо рок какой-то, не позволяющий и на несколько минут отвлечься от ужасных событий сегодняшнего дня…

Потом дверца резко распахнулась, владелец «опеля» вылез наружу, выпрямился, поднял голову — и горький смешок застрял в моем горле…

Какое-то время мы смотрели друг на друга, прежде чем Григ, слабо улыбнувшись, попросил одними губами: «Спускайся…» Нас разделяло всего три этажа, и я легко прочла эту беззвучную просьбу, не в состоянии на нее как-либо прореагировать. Именно просьбу, а не приказ.

Так и не дождавшись в ответ ни звука, ни жеста, Григорий, едва уловимо поколебавшись, шагнул к нашему подъезду… «А вдруг тетушка передумает ночевать у подруги и вернется?!» — именно эта сумасшедшая мысль, а не что иное, сорвала меня с места, заставив кинуться прочь с балкона, пролететь сквозь комнату в сторону прихожей и, выскочив из квартиры, устремиться вниз и — навстречу Григу. Навстречу своей, словно внезапно взбесившейся в попытке наверстать упущенное, судьбе.

Судьба, впрочем, была и по-своему милостива ко мне в тот вечер. Когда я — теперь уже в собственном подъезде — во второй раз за несколько часов вновь очутилась в объятиях Григория, дрожавшая, словно в приступе тропической лихорадки, ни одна душа на свете нас не видела. Никого из соседей, включая собачников, обожающих в это время выгуливать своих питомцев, не вынесло по наши души. Чудом можно считать и то, что ни одной из наших подъездных сплетниц не пришло в голову несколькими минутами спустя выглянуть в окно. Иначе тетушке на следующий же день непременно доложили бы о вопиющем по своей безнравственности факте. О том, что ее племянницу прямо на руках вынес из подъезда какой-то «новорусский» владелец иномарки, и так — не спуская с рук — в эту свою иномарку и загрузил… Это, вероятно, был бы единственный случай за всю историю человечества, когда бы сплетницы не солгали.

Что касается меня самой, в тот момент, когда я вновь очутилась в объятиях Грига, мои силы к сопротивлению иссякли полностью. Это было поразительное состояние какого-то сладостного безволия, среди которого настоящей музыкой звучал горячий шепот, обжигающий мои губы и щеку:

— Ты не пришла… Почему ты не пришла?.. Ты…

Моя последняя попытка внести в происходящее хоть искру рассудительности была сделана мной уже в машине.

— Завтра я подам заявление на расчет… — пробормотала я.

— Дурочка… — В голосе Грига звучала безмерная, удивительная нежность, о существовании которой прежде я могла только догадываться и которой не знала никогда. — Ты сводишь меня с ума одним своим видом… взглядом… походкой… голосом… своими ведьмячьими волосами…

Он шептал мне это не в ухо, он говорил мне это, касаясь губами моих губ, и я всем своим существом чувствовала, что Григорий не лжет. Что нечто невероятное, небывалое случилось не только со мной, но и с ним. Это — во всяком случае тогда — было действительно так. До сих пор не знаю, как ему удалось оторваться от меня и завести машину.