Читать книгу "Запах высоты - Сильвен Жюти"

На обратном пути у меня будут другие заботы.

Мы так и не увидели ничего интересного, Сертог тоже не появлялась.

Спуск оказался таким же пологим, как и подъем. Один носильщик умер от холода и усталости, а может, от болезни. Товарищи похоронили его тут же, на месте. Конечно, они предпочли бы сжечь тело, но где взять дрова? Во всяком случае, они не пожелали оставить его без погребения – придав ужас от одной мысли поступить по тибетскому обычаю: те, как им известно, просто бросают трупы на поживу коршунам и стервятникам. Нам пришлось задержаться и дать им время совершить их импровизированный скромный ритуал. Продолбить смерзшуюся почву было невозможно, а на то, чтобы набрать камней на могилу, ушло много времени. Тогда мы решили стать лагерем неподалеку. Кругом все еще лежал снег, но спускаться ниже в этот день было уже нельзя. К счастью, небольшая пещерка или скорее углубление за выступом у подножия скалы предоставило нашим кули какое-то подобие убежища. Мы раздали им одеяла, в которые они – по трое-четверо – завернулись. Хвороста, чтобы разжечь костер и сварить рис, у нас не было.

Утром, распределяя поклажу, мы недосчитались пятерых носильщиков. Они сбежали ночью: пробирались ощупью, отыскивая проложенную в снегу дорогу в полной темноте. Пришлось делить оставшийся груз. Все это нас задержало, а едва мы тронулись с места, поднялся туман, и вот тут перед нами впервые предстала удивительная картина.

Как передать это зрелище? Мне знакомы Альпы, Пиренеи, Кавказ, Татры; ходил я и по другим горам и видел много разного: равнины, пустыни, леса и рощи, высокие речные берега, низины и болота. И я могу рассказать о них, потому что тысячи других людей до меня писали об этом и нашли подходящие слова, которые я тоже мог бы использовать. Но эту картину не описал еще ни один человеческий язык. Этот пейзаж был далеким, потусторонним и каким-то сверхъестественным; и мне верится, что именно потому, а вовсе не оттого, что в глазах местных жителей эти горы – священны, проистекала его неоспоримая власть над нами: мы все почувствовали ее, и. гораздо более, чем нам того бы хотелось. И все же я должен попытаться передать эту картину, постаравшись не принизить ее грубыми, неточными словами.

Прежде всего это – открытое ровное место, но на такой высоте – около четырех с половиной тысяч метров – оно перестает быть обычной равниной. Монтескье,[42]который не знал слова «плоскогорье», называл его «горной равниной» и это выражение не так уж плохо: оно отлично позволяет передать ни с чем не сообразный и противоречивый характер этого феномена.

За равниной виднелось нечто совершенно противоположное, противостоящее ей с непостижимой жестокой силой: грозовая туча нависшего над нею скопища далеких и диких вершин, откуда через глубокую трещину медленно, точно нехотя, сбегали два рукава ледника – враждебный всему живому длинный черный язык, раздвоенный, точно жало змеи. По обеим сторонам от него стекали широкие грязно-серые морены[43]и торчали два зуба, с острых краев которых срывались молочно-белые потоки, – и несмотря на громадное расстояние, даже издалека казалось, будто они кипят ключом. В сухом морозном воздухе лед не таял: морщинистые складки морен, медленно колыхаясь, ползли вперед и рассыпались внизу кучкой невысоких взгорков – как волны, разбившиеся у берегов одинокого острова, – а потом умирали, едва коснувшись равнины, на которой высился монастырь, привалившись спиной к каменному хребту нависшей над ним горы. Его очертания вполне уже можно было разглядеть в бинокль: легко угадывались даже ведущие в монастырь лестницы, по которым следовало карабкаться на скалу. Перед ним на охряной ровной поверхности виднелись желтые и зеленые круги: это были поля.

Думаю, все мы были взволнованы – настолько, что никто из нас не смел нарушить молчание, как будто боясь преступить какой-то неведомый запрет. Первым решился на это Клаус:

«Завтра мы наденем лучшую одежду»

Уго произносит это вслух. Не страшно, он – в Лхасе, тут никто не понимает по-итальянски. У него с детства сохранилась эта привычка: произносить вслух слова, совершенно очевидно никак не связанные с происходящим, и однако, какое-то смутное наитие выплескивало их из глубины души на берег сознания – раньше, чем их начинали проговаривать губы. Стать метрдотелем: при мысли о приеме, который ждал его в Лхасе в новехоньком «Хилтоне», ему внезапно вспомнилось это детское желание – оно родилось у него в маленькой гостинице в Доломитах, пока он драил там пол и мыл тарелки. Китайцы старомодны, они любят ритуалы. Мы – тоже, подумал Уго, но мы этого даже не осознаем.

В любом случае не может быть и речи о том, чтобы пренебречь формальностями и явиться на подобную встречу без строгого костюма и галстука. Китайцы привыкли к западным вольностям, но Уго хотелось продемонстрировать им, что он умеет уважать протокол. Он чувствовал: это необходимо.

Прием катился своим чередом. Все шло хорошо. То из одного, то из другого угла доносились осторожные, вежливые фразы, произносились бессмысленные слова: идеал подобной церемонии в том, что она не должна оставить ни малейших воспоминаний ни у кого из участников – это доказывает, что все в порядке, встреча прошла на высоте, и именно так и можно будет написать в завтрашней прессе, не боясь ошибиться. Ван выступал с длинной речью, он говорил по-китайски, поворачиваясь в сторону Уго, и тогда каждый бросал на него взгляд, а он улыбался в ответ и вежливо хлопал в ладоши. Время от времени переводчица наклонялась к Уго, шепча ему на ухо короткие обрывки перевода. Она – не красавица, но пахло от нее приятно.

Уго вернулся в номер так быстро, как только смог, чтобы не показаться невежливым – после нескольких тостов (шампанское вперемешку с местным meiguilu гарантировало онемение гортани, но это тоже было частью ритуала), – накинул старую, выцветшую с годами куртку, взял с собой «Лейку» и вышел, спрятав ее под одежду. Это не снобизм – конечно, японские аппараты не хуже и гораздо менее дороги, но они тяжелее и от них больше шума. Вдобавок у «Лейки» есть еще одно преимущество: она полностью механическая, а на высоте это важно, потому что батарейки не любят холода.

Он бродил по улицам наугад, соблюдая одно-единственное правило: старался избегать избитых туристских троп. Пробирался безымянными переулками, шел вдоль кирпичных или бетонных стен; время от времени на глаза ему попадались какие-то надписи: нечитаемые китайские иероглифы. Заводы, недостроенные склады и приткнувшиеся между ними жилые кварталы. Вход в редкие храмы, уцелевшие со времен культурной революции, будто по случайной оплошности перегораживали облицованные дешевой плиткой кабинки уличных туалетов. Уго решил все же остеречься: пожалуй, не стоит фотографировать казармы. Тибет открыт для иностранцев всего три года, сейчас все сюда бросились и уже не так громко кричат о культурном геноциде – настолько все счастливы, что можно наконец побывать в этой когда-то недоступной стране. Потом, позже, когда подобное путешествие превратится в банальную рутину, разговоры вернутся. Пока же китайцам платят (и очень дорого) за въезд и пребывание в Стране снегов, а тибетским нищим раздают милостыню и дарят улыбки.