Читать книгу "Гель-Грин, центр земли - Никки Каллен"

На шестнадцатый день рождения Хоакин и Фуатены сговорились об общем подарке для мальчишек — все поехали на лыжную турбазу в горах через границу; не Тибет, конечно, но оба Анри были счастливы. Стеклянно-деревянные домики, легкие, как женское белье, огромные сосны. На лыжах Хоакин держался уморительно и предпочитал сидеть в баре с другими неудачниками; как Бриджит Джонс; пил кофейный ликер, махал Рири сквозь стекло. Лилиан де Фуатен присоединилась; они много разговаривали: об искусстве, еде, кино; «почему вы не женились второй раз?» Хоакин ответил — типа не полюбил. Ночью пошел снег; Хоакин вышел из ванной, Рири открыл окно и ловил снег на язык, ладони, глаза; «пап, смотри, какая красота»; потом залез под плед к Хоакину. «Можно оставлю окно открытым?»

— Что тебе так нравится в снеге?

— Он бриллиантовый. Представляешь, пап, есть люди, которые никогда не видели снега.

— Есть люди, никогда не видевшие моря. Или гор. Или пальм.

— Море — оно похоже на озеро, на широкую реку, у которой просто не видно берегов. Горы — это высокие холмы. Пальмы — лохматые девушки. А снег — снег ни на что не похож… Когда-нибудь я уеду в края, где будет полно снега.

— Мы с юга, Рири, у нас сердца — огонь.

— Значит, тем более. Нужно ехать в далекие холодные страны — нам там будет не холодно; и смотреть, влюбляться, жить.

— А фамильный тулузовский сад? Он тебе не интересен? Таких нет на севере…

— Фамильный сад — это не фамильная честь. Можно бросить. Пусть зарастает. Ты же тоже ездишь редко.

— Тогда читаем на ночь «Ледяную Деву»: Рири не Руди — сердце, которое не замерзнет. — Рири всегда таскал с собой ту старую книжку Андерсена; засмеялся, понял отца, схватил подушку, начал душить; потом заснул на его руке, тяжелый и теплый, как щенок, со слипшимися темными прядями. Хоакин накрыл его пледом покрепче, поцеловал в висок и стал смотреть на снег в оранжевом свете фонарей турбазы; он тоже видел его впервые, но ничего не сказал Рири — снег ему не понравился; говорил о смерти; не заметил, как заснул; проснулся — Рири уже не было. Всю комнату выстудило; закрыл окно; спустился в кафе, заказал омлет с грибами и печенкой, горячий шоколад; подошли Фуатены, сказали, что Анри-Поль и Рири ушли кататься на самый сложный склон. А потом время покатилось, словно с горы: гуляли, лепили из нового, влажного, как женское, снега фигуры на конкурс; получили первый приз — тот самый хрустальный шар с домиком внутри; Лилиан взвизгнула от восторга: «Вилфред Саген — её любимый герой», — сказал Александр; и вдруг земля дрогнула под ногами — издалека, будто упало что-то железное; «пожалуйста, войдите в здание», раздалось из радио. И они все трое поняли: случилось плохое.

…По склону, куда пошли кататься Рири и Анри-Поль, прошла лавина. Засыпало двадцать человек, в том числе и их. Хоакин и Александр вошли в бригаду спасателей: Хоакин как врач, Александр как большой и сильный человек. Казалось, он поднимает горы, перетряхивает их в поисках сокровищ. Не говорили друг другу ни слова. На третий день нашли первых людей. Кто-то задохнулся, кого-то раздавило сразу. Хоакин проклинал снег, Бога; обещал ему уйти в монастырь, все свои деньги, а потом нашли — в пещере, куда Анри-Поль зашел поправить ремешок на лыже, Рири — попить из фляги. Они были живы, только очень устали, потому что копали изнутри. Белые и темноволосые, были похожи на сказку — черное дерево и снег; Хоакин обхватил Рири, как медведь, сел в снег и заплакал — впервые за жизнь Рири; качал в объятиях, как в самый первый день знакомства, когда Рири не хотел спать; оказывается, это самое дорогое в жизни — капризный надменный прекрасный мальчишка; смысл бытия; нежность как разрывная пуля; «папа», — сказал Рири сквозь плед; «я так скучал по тебе; я знал, что ты не оставишь меня», — так Хоакин сам обращался к Богу, а Рири — к нему, неверующий; «я люблю тебя; только ты меня сейчас задушишь»…

А в год самого окончания школы случилась еще неприятность — слава богу, не горе — а как пчелы — чужие вторгаются в твою жизнь и пытаются объяснять, что ты ничего не добился, а жить надо так и так — как все. Рири и Анри-Поль вступили в молодежную организацию коммунистической партии, пошли на митинг против войны с маленькой оранжевой страной — их арестовали. Мало того — «засветили» на всю страну и даже международ; Хоакин включил телевизор с новостями и увидел своего сына как сенсацию: «молодые коммунисты, как и прежде, надеются изменить мир» — в первом ряду, страстное, как костер, лицо. Их обливали водой, потом били; Хоакин почувствовал, что разум сползает с его головы, как парик, начал звонить по участкам, пока не пошел в туалет, и телефон зазвонил сам — Рири сказал, где он; «ты живой?» «папа, зайди к Фуатенам, Анри-Поль со мной, а у них нет телефона». Они все поехали в участок; передали еду: бутерброды с сыром, фрукты, минеральную воду — больше было нельзя; суд по несовершеннолетию дал десять месяцев условно. На суд приехали Альфонс и Адель — они совсем не старели, словно Хоакин только что родился у них: смуглые, гибкие, пропахшие молоком и садом, едой, полной специй; Хоакин не представлял, что они скажут — далекие от политики, от зла, телевидения, путешествий; «не наш, — скажут, — ну-ка, Хоакин, признавайся, откуда у тебя этот пацан — и, главное, зачем?» Но Адель только спросила за вязаньем — безумного раскраса носки — черно-сине-бордово-золотистые полоски — обычным голосом, как «налей мне чаю», или «сколько времени», или «как пройти в библиотеку»:

— Рири — «красный»?

— Да.

— Я думала, это уже немодно.

— Мам, ну это ж не только мода, это еще убеждения. Ваша с папой вера — тоже давно немодно. Но это ваши убеждения, и люди за них держатся крепче, чем от притяжения.

Адель кивнула, соглашаясь; промолчала ряда два — бордовую полоску; потом взглянула на Хоакина поверх вещей, всей истории — Помпей, Карла Великого, раскола церкви, Жанны д’Арк, двух мировых войн:

— А ты во что веришь, Хоакин?

— В свое дело, он — врач, это важнее священника, Адель, — сказал Альфонс из бархата кресла-качалки, которое они привезли с собой в подарок, — глубокое, темное, как осень, с изогнутыми в стиле модерн подлокотниками; Битлз лежал у отца на коленях, как саше в белье, прокуривался трубкой — черный испанский табак, крепкий, как мускус, душная комната; а в глубине квартиры спал в своей комнате, полной путешествий — из Петербурга в Москву, капитана Кука, в поисках нулевого меридиана, — Рири; и Хоакин думал — все здесь Бог, а особенно мой сын, все сыновья…

Из военной школы их собирались исключить — жалобу подала половина родителей других кадетов; обидно было, потому что Рири и Анри-Поль были отличниками, — прямо не верилось; Хоакин никогда не спрашивал Рири об оценках, как и его — родители; живи как хочешь — будь свободным, чтобы мечтать не о свободе, а о свершениях; но Альфонс в кои-то веки воспользовался репутацией Тулузов — самым старым родом в городе и округе, потомками смуглых королей, евших с золотых тарелок; позвонил, пришел; и мальчишки получили на выпускном свои золотые погоны и сабли отличников. Рири свою повесил на стену над кроватью, собрал рюкзак, зашнуровал ботинки под колено и уехал — со Штормом и Анри-Полем, ярким, как вино, — темные брови, губы вишневые, глаза темно-карие, как из шоколада; красивый молчаливый парень; рано начал курить — как Альфонс — трубку; иногда Хоакину казалось, будто Анри-Поль больше, чем просто парень — просто человек, а что-то вроде Наблюдателей из мистических сериалов — не боги и не смертные — всё знают, обо всем молчат. Уехали они далеко — в Тибет, не испугавшись после лавины гор; потом на Крайний Север; открытки — края, где идет снег; потом в большом городе с морем, портом, маяками поступили в университет.