Читать книгу "Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли"

* * *

Только поднявшись на ноги после конца проповеди, Джулианна поняла, что, кроме неё и её спутников, на галерее был ещё один человек, который молча возник за их спинами после торжественного прохождения магистров. Появись он раньше, Джулианна наверняка заметила бы его.

Это был молодой человек, высокий, темноволосый, с горящим взглядом; он не отрывал глаз от алтаря, рука лежала на мече, а нестриженые волосы волной спадали на плечи.

Голова у него была непокрыта, хотя у чёрного плаща, накинутого поверх белой рясы, был капюшон.

Внезапно Джулианна заметила, что Блез стоит с обнажённой головой, неловко вертя шлем в больших руках и старательно отводя взгляд.

Вновь взглянув на зал, она увидела непокрытые головы и среди братьев, ожидающих своей очереди уйти. Их глаза горели соколиным блеском, они оглядывались, пытаясь найти среди толпы подобных себе.

Среди них не оказалось смельчака, который вышел бы на ступени алтаря и плюнул на них, однако, как подумала Джулианна, эта мысль наверняка мелькала в головах братьев.

Они не выказали ни неуважения, ни недовольства, не подались навстречу оратору, хотя он говорил так страстно, что почти убедил даже Джулианну. Это был даже не бунт. Это была революция — или первые ростки её.

Жаль, что нет способа рассказать об этом отцу.

Блез быстро проводил девушек до их покоев и, извинившись, удалился — наверное, в трапезную, подумала Джулианна, причём не столько ради еды, сколько ради компании, поговорить и послушать других. Мальчишки… станут подбивать друг друга ответить на вызов…

— Братья принесут вам еду, госпожа, — сказал напоследок сержант, видно, боясь, как бы Джулианна не подумала, будто ею пренебрегают. Вскоре девушка услышала за занавесками шаги и голос, однако в комнату принесли вовсе не еду.

Братья принесли лохань, полотенца, ящичек с мылом и воду.

Горячую воду…

Двадцать дней осталось пути. Этот путь длинной тенью протянулся по пескам, по мелким солёным озёрам, по лавовым равнинам. Пастбища попадались сплошь никудышные, вода в колодцах была солоноватой и горчила. На дороге остались кости десятка верблюдов и два непогребенных трупа, которые скоро превратятся в скелеты, когда до них доберутся шакалы.

— Или корамы, — прошептал в ночь Джезра. — Небось уже побежали за котлами…

Под одеялами засмеялись — взахлёб, но тихо, чтобы не разбудить спящих. В этом смехе была правда — быть может, поэтому смеющийся задыхался, пытаясь удержать смех. На самом деле корамы вовсе не ели ни своих, ни чужаков, это была старая шутка, которой верили только дети. Истинно было только одно: то, что корамы были хитрым и грязным народцем без чести, да ещё то, что они крепко хранили тайну секретных колодцев. Как иначе они ухитрились бы выжить со своими стадами в мул-абарте, великих белых песках, если бы не знали тайных колодцев и хороших пастбищ?

Разве что они действительно ели людей, пили их кровь и соки тела. Ни один взрослый этому не верил — хотя, впрочем, кто сказал, что это пустые слухи? — однако сплетня продолжала жить, и люди презрительно смеялись над корамами, не разбираясь, правда это или ложь. Все уже привыкли к этому: корамы — каннибалы, ашти — трусы, племя бени-рис любит золото и серебро, а сарены любят только мальчиков, так что их род продолжают мужчины из других племён…

Они были саренами, и он, и Джезра, братья по кровной клятве, которые никогда не женятся; однако он без колебаний убил бы любого, от кого услышал бы эту ложь. Даже здесь, под сенью клятв, данных каждым из его людей, — не затевать ссор и сражаться только с неверными. Вот в чём правда, подумал он: даже сам Хасан не может действительно объединить племена.

Именно поэтому умерли те два человека. Между ними была давняя кровь, семейная вражда, бесконечные истории набегов и угнанных верблюдов, о которых рассказывали из поколения в поколение. А на марше всё началось с пустого спора о том, чей дед был более великим воином. Сперва на спор не обратили внимания — шарайцев хлебом не корми, дай только поругаться, чтобы не так скучно было в пути.

Однако на привале, когда верблюды разлеглись на песке, а люди попытались отдохнуть под палящим солнцем, спор продолжался. Дошло до поножовщины, которой было не избежать, — слишком уж эти люди ненавидели друг друга. Сталь сверкнула на солнце, заскрежетала о сталь, задыхающийся вскрик — и вот уже человек лежит на красном песке, жадно впитывающем кровь.

Не прошло и часа, как его противник тоже был мёртв по приказу Хасана. Оба трупа были брошены на поругание прямо на дороге и без оружия. Этой ночью молодые люди хихикали под одеялами — если, конечно, у них были одеяла, — но в их смехе ему слышалась обречённость. Может быть, неверные в конце концов победят, и все только потому, что шарайские ножи невозможно удержать подальше от шарайских глоток.

Зато с тех пор в отряде не было убийств, хотя всего в нём насчитывалось триста человек из двенадцати враждующих племён. Дисциплина Хасана в отличие от клятв имама крепко держала отряд.

Они прибыли к колодцу Бхитри, где их ожидали, как было договорено, люди Рубеля. Пустыня была пройдена; предстояло обменять верблюдов на лошадей и под предводительством незнакомых людей углубиться в незнакомую страну.

Колодец Бхитри был полон сладкой воды. Верблюды и люди напились вволю, впервые с тех пор как вышли из Рабата, а оставшейся воды хватило на омовение перед молитвой. А потом зажглись костры, от которых вскоре потянуло жареным мясом — шейхи Рубеля прислали пятьдесят коз, чтобы угостить людей, не видевших мяса с того дня, когда последний раз пал верблюд…

Мяса оказалось так много, что не было нужды делить его и выбирать наиболее лакомые кусочки. Джезра и он, как всегда, затеяли шуточную перебранку: «Возьми побольше, вот, мне много, возьми…» — пока не вмешались старшие.

Во время ужина их глаза то и дело обращались к тёмной тени на северо-востоке, на холмах, которые предстояло обойти ночью. Голод и жажда больше не грозили, смерть верблюда не означала для человека опасности или верной смерти; мысли освободились и устремились к великой охоте, ради которой был пройден весь этот путь.

5. ТАКОЕ СЛУЧАЕТСЯ

После своей хлестнувшей плетью проповеди — плетью, пробившей кожу до костей, маршал Фальк новых рубцов делать не собирался — языком по крайней мере, — хотя ещё и не кончил говорить. В основном он говорил братьям о повиновении, ссылаясь на главу из Великой Хартии Ордена, повелевавшей ему всеми средствами очищать и хранить королевство. Повинуясь, маршал Фальк не имел другого выбора, как повести братьев на священный бой против отступников, засевших в Сурайоне; братья, повинуясь, не имели другого выбора, как следовать за ним.

С рыцарями маршал говорил о другом: о долге и чести, об отваге и предстоящем великом приключении, о долго откладывавшемся окончании дела, начатого их отцами и дедами сорок лет назад.

Сам Маррон не слышал ничего из этих речей, потому что его распорядок дня сильно отличался от того, которому подчинялись остальные монахи. Брат лекарь освободил его от тяжёлых работ, пока не зарастёт рана. По приказу же сьера Антона Маррон посвящал освободившееся время службе оруженосца, всюду следуя за рыцарем.