Читать книгу "Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов"

Это сильно упрощало мою задачу. Разузнав все подробности, я обосновался в пивной, куда заходили по вечерам молодые русские, и непринужденно свел с ними знакомство. По-голландски эти ребята говорили еще хуже меня, однако один из них мог сносно объясняться на латыни, а прочим помогали жестикуляция и пиво. С интересом выслушав историю, как они плыли вокруг Норвегии, как почти у цели их захватили и дочиста ограбили дюнкеркские приватиры, я в ответ поделился некоторыми своими приключениями и между делом упомянул, что ищу службу и не прочь побеседовать с послом.

– Нет ничего проще: пошли прямо сейчас!

Кажется, пугающая чопорность важных дипломатов была просто плодом моего воображения. Вместе с юношей, разумевшим латынь, мы самым бесцеремонным образом постучались в дом бургомистра и сообщили, что хотим видеть русского посла. Не прошло и пяти минут, как меня ему представили и пригласили к столу!

Андрей Артамонович Матвеев, человек средних лет, приятной внешности, умный и любезный, прекрасно умел найти верный тон с кем угодно, от короля до простолюдина. С ним хотелось быть откровенным, и я честно изложил (без лишних подробностей) весь свой послужной список. Стоило только назваться учеником человека, ведавшего пороховым делом в Венеции, а затем во французском королевском арсенале, как степень его внимания отчетливо повысилась. Это ободрило меня до такой степени, чтобы открыть карты почти полностью:

– Я могу предложить несколько важных улучшений в пороховом и оружейном деле, которые доселе совершенно неизвестны в Европе, и считаю себя способным на большее, нежели должность простого офицера линейных войск.

– Тогда вы изберете благую часть, вступив в русскую службу. Государь умеет ценить знания и таланты и по справедливости вознаграждает заслуги.

– Мне бы хотелось лично представить Его Величеству упомянутые улучшения и, прежде вступления, обсудить кондиции.

– Не вижу препятствий. Великий Государь имеет правило знакомиться с каждым иностранным офицером, желающим служить ему.

Все складывалось как нельзя лучше. В любой из крупных европейских стран желание субалтерн-офицера побеседовать с монархом сочли бы претензией непомерной, русский же посол и бровью не повел. Более того – высочайшая аудиенция, которой я предполагал добиваться чрезвычайными усилиями и с сомнительной надеждой, в России оказалась просто обязательна! А судя по рассказам о царе Петре как враге всяческих церемоний, она не могла быть пустой формальностью, исключающей разговор о военных инвенциях. Единственные сомнения, еще у меня оставшиеся, касались соблюдения правил чести, и я откровенно спросил об этом Матвеева.

– Дуэли, как везде, запрещены. Что касается остального…

Он что-то сказал по-русски одному из своих слуг, и через минуту передо мной лежал листок, на нескольких языках обещавший европейским офицерам на русской службе достойное жалованье и соблюдение всех прав благородного сословия, как принято в прочих христианских странах.

– Возьмите. Это распубликовано от имени и по прямому указу Его Царского Величества и может считаться собственными словами Государя.

Дух противоречия подвигнул меня напомнить о тех случаях, когда собственная рука царя нарушала его собственное слово. Если бы Матвеев ответил чистосердечно, как благородный человек частного звания: мол, государь вспыльчив, а варварские обычаи изжить можно и должно, но не единым днем, – я бы, наверно, тут же, не выходя из-за стола, спросил у него подорожную в Москву. Но он показал себя дипломатом, и мне захотелось быть ему достойным соперником в умении блюсти свои интересы. Витиевато поблагодарив посла за разъяснения и попросив рекомендательные письма, я обсудил с ним также удобства и трудности разных путей в Россию. Он советовал добираться морем через новопостроенный порт в отбитом у шведов устье Невы, куда с прошлого года начали заходить голландские и английские суда.

Примерно через месяц после этого разговора я сошел на берег в Стокгольме.

Беседа с Матвеевым добавила мне достаточно самоуверенности, чтобы отправиться в Гаагу с намерением устроить послам такой же примерно торг, как полугодом раньше – амстердамским ювелирам. Однако саксонские дипломаты, представлявшие заодно Речь Посполитую, не горели желанием покровительствовать безместным офицерам и умели дать отповедь «всяким попрошайкам, почитающим себя равными принцу Савойскому», как изволил выразиться надутый беспримерной спесью секретарь посольства. Шведы обнаружили больше любезности, так что появилась возможность выбирать между непримиримыми противниками. Симпатии мои клонились на сторону русского царя, но более высокая цивилизованность говорила в пользу шведов. Я имел твердое намерение в столь важном деле не давать воли чувствам, а руководствоваться исключительно расчетом.

По прибытии обнаружилось, впрочем, что знаменитый генерал Арвид Горн, благосклонностью коего обнадежил меня шведский посол, находится по другую сторону моря, с миссией детронизации короля Августа. В Швеции совершенно не ощущалось недостатка в хороших офицерах или оружейниках, так что никому я там был не нужен. Посетив, из праздного любопытства, мастерскую знаменитого механика Христофора Полхаммара, о котором слышал еще во Франции, отплыл первым же кораблем в Данциг. А там с огромным трудом, отдав почти последние деньги, получил место палубного пассажира на голландском судне, идущем в Россию.

Глава 6

На балтийских берегах

Модные философы, кумиры парижских салонов, уверяют нас, что цивилизованный человек во всем руководствуется рассудком, в то время как неразумные скоты и уподобляющиеся им дикие народы покоряются лишь собственным страстям.

Посторонитесь, дикари и животные! Позвольте занять место в вашем строю.

Отправляясь в Россию, я искренне полагал, что следую исключительно трезвому расчету и доводам разума. Взирая ретроспективно на главные решения моей жизни, должен признаться, однако, что разум принимал в них участие разве что в роли лукавого слуги, льстивого царедворца, высказывающего только те суждения, кои угодны царствующему чувству. Вел ли меня голос крови или банальное желание сделать карьеру – остерегусь утверждать уверенно. Людям свойственно скрывать истинные мотивы даже от самих себя, полагая их более благородными, нежели они есть в действительности.

Рассуждая беспристрастно, можно было найти на каждый довод в пользу русской службы соответствующее возражение, однако мы редко держим в поле зрения обе стороны дела. Я в первую очередь думал об острой нужде царя в образованных офицерах, механиках и пиротехниках, а стало быть, о лучших, нежели в иных странах, перспективах продвижения по службе. Беспокойство же по поводу недостатка цивилизованности победил аргументом величайшего софиста всех времен и народов: «Не здоровому, но больному нужен врач». Вообще, Россия в то время уже начала приобретать репутацию государства, где можно всего быстрее получать высокие чины. Через некоторое время у немецких офицеров сложилась выразительная поговорка. «Он не мог бы выслужиться даже в России» – так стали говорить о человеке, совсем уж никчемном. Большинство полковников русской армии составляли тогда типичные «старые капитаны» из немцев, живо напоминавшие мне покойного Огюста Ришара. У себя дома они бы не смели претендовать на столь высокий чин. Природные русские порой втайне роптали на предпочтение, оказываемое царем иноземцам, но открыто спорить с ним смельчаков не находилось. Кратчайшим путем к успеху была учеба за границей, и на корабле со мной оказались несколько таких учеников, возвращавшихся из Лондона и Амстердама.