Читать книгу "1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - Андрей М. Мелехов"

Ещё один пример «отравительной» операции (правда, так и не завершившейся гибелью жертвы) описал в своих мемуарах Вальтер Шелленберг. Так, в апреле 1941 года Гейдрих приказал ему устранить в Португалии старого политического противника Гитлера – Отто Штрассера (сам Шелленберг подозревал, что тот «одновременно работал на Сталина»: см. «Мемуары», с. 186). Ликвидация Штрассера должна была произойти с помощью токсина, разработанного неким «доктором Шт.»: «...им создана сильнодействующая бактериологическая сыворотка, капли которой достаточно, чтобы умертвить человека с вероятностью 1000/1. Наличие следов сыворотки в организме убитого исключено. Препарат действует, в зависимости от конституции жертвы, в течение двенадцати часов, создавая картину заболевания, похожего на тиф. При высыхании препарат не теряет эффективности. Достаточно капнуть в стакан для полоскания рта каплю этого раствора, чтобы при последующем использовании стакана высохшая масса вещества вновь начала действовать» (там же, с. 188). Лично я не сомневаюсь, что в распоряжении советских «органов» имелись ничуть не менее смертельные субстанции...

По-видимому, некоторые сомнения в удачном исходе задуманного появились у Сталина и его ближайших подручных лишь к обеду: примерно в 14.00 21 июня вождь отдал приказ о приведении в боевую готовность войск ПВО Московского округа «на 75%». Посол в Берлине Деканозов уже с утра получил приказ Москвы названивать в германский МИД, добиваясь встречи с Риббентропом. Впрочем, согласно книге Энтони Бивора «Stalingrad» (с. 3), звонил не сам советский посол, а его переводчик – ставший впоследствии довольно известной личностью Валентин Бережков (если верить ему самому – что я делал бы с определённой осторожностью, его произношение было настолько совершенным, что Гитлер принял его за немца родом из Берлина). Ему отвечали, что Риббентропа в Берлине нет и неизвестно когда будет. В середине дня один из германских чиновников якобы подсказал Бережкову, что министр иностранных дел Германии находится в ставке фюрера и что «там что-то происходит» (там же, с. 4). Если такое сообщение ушло в Москву, то там эту информацию вполне могли интерпретировать по-своему и отнестись к ней с несколько большим воодушевлением, чем она того заслуживала («Подох, гнида?!»). Вместе с тем, было понятно, что точные сведения о том, что произошло (и произошло ли) не могли быть получены быстро. К тому же, неизвестно и то, знал ли Сталин совершенно точно о том, где именно в течение 21 июня находился сам фюрер.

Скажем, сделав быстрое исследование на тему местопребывания Гитлера в этот день, я с удивлением обнаружил, что три вполне надёжных источника предлагают три абсолютно разные версии. Так, У. Ширер утверждал, что «днём 21 июня Гитлер сел за свой рабочий стол в новой подземной ставке Вольфшанце» («Взлёт и падение III рейха», с. 872). Несколько интернет-путеводителей, рекламирующих бывшие ставки Гитлера в качестве мест для посещения туристами, утверждают, что он оказался в Восточной Пруссии «вечером 21 июня». Наконец, из сноски редактора воспоминаний бывшей секретарши «бесноватого» – Кристы Шрёдер – следует, что в «Вольфшанце» тот прибыл спустя двое суток после начала войны – 24 июня 1941 года («Не was my chief», с. 86). Я склонен придерживаться именно этой версии. Тем более, что дневники Геббельса подтверждают как его встречу с фюрером 21 июня в Берлине, так и последующие проводы любимого шефа «на фронт» – т.е. в Восточную Пруссию («The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 427). Наконец, я прочитал в одной из статей в англоязычном Интернете, что вечером 21 июня Гитлер находился в своей берлинской резиденции, где, в частности, принимал архитектора Шпеера и спрашивал мнение последнего по поводу мелодии фанфар, выбранной в качестве «музыкальной заставки» перед объявлением победных сводок с Восточного фронта. Вполне вероятно, что противоречивые сведения по поводу настоящего местонахождения Гитлера 21–22 июня 1941 года могли циркулировать и тогда – семьдесят лет назад. Сам фюрер, по воспоминаниям Кристы Шрёдер, был помешан на секретности и всегда держал планы, касавшиеся его перемещений, в тайне даже от близких к нему людей вплоть до последней минуты. Словом, советские руководители тоже могли считать, что уже с утра 21 июня он находился в «Вольфшанце».

Отметим, что бункер в мрачном лесу возле городка Растенбург в тогдашней Восточной Пруссии – это весьма изолированное место, известия из которого по определению не могли путешествовать быстро. Вспомним в связи с этим неудачное покушение на Гитлера, организованное его генералами летом 1944 года. Связаться с внешним миром можно было через единственный узел связи, который, разумеется, тщательно контролировался. Тогда же он был временно выведен из строя заговорщиками, и связь смогли восстановить лишь через несколько часов. То, что и сам Гитлер долго не мог узнать о происходившем в Берлине, подтверждает его личный помощник Хайнц Линге («With Hitler to the end», с. 159, здесь и далее перевод с английского мой). Если бы не удачный «отход» фон Штауффенберга с места неудавшегося теракта, его поспешный отлёт из Растенбурга и последующие активные действия заговорщиков в столице Рейха, то новости о взрыве во время утреннего совещания в «Вольфшанце» достигли бы Берлина лишь в тот момент, когда это приказал бы сделать чудом выживший фюрер или его преемник. Вдобавок, как и Сталин, Гитлер поздно ложился спать и столь же поздно (примерно в полдень) вставал. Соответственно, случись с ним что-нибудь во сне, то об этом, в отсутствие инструкций разбудить его пораньше, узнали бы не раньше середины дня – когда «батлер» фюрера Линге набрался бы смелости заглянуть в его спальню. Ева Браун, напомню, в то время постоянно проживала в Бергхофе – альпийском поместье Гитлера – и в ночь с 20 на 21 июня рядом с ним не находилась.

Отвлекусь на секунду и упомяну о том, что, по словам И. Бунича, ещё 13 ноября 1940 года попавший на встречу Молотова с Гитлером и Риббентропом сотрудник германского посольства в Москве (и по совместительству агент НКВД) Хильгер, помимо прочего, имел задание «составить подробный план гитлеровского кабинета» («Операция Гроза. Кровавые игры диктаторов», с. 303). Подобное задание советские «коноводы» Хильгера могли дать лишь в двух случаях: для установки подслушивающего устройства (что представляется маловероятным из-за несовершенства в те годы соответствующих технологий: миниатюрных беспроводных «жуков» ещё не существовало) или с целью подготовки одного из вариантов ликвидации «бесноватого». Интересно также, что задание это Хильгеру дали несмотря на то, что кабинет фюрера посетили также и доверенные советские граждане – Молотов с Бережковым: видно, дело было такой важности, что решили для точности сверить донесения трёх разных людей.

Поэтому вполне вероятно, что Сталину, уже получившему накануне (скорее всего, вечером 20 июня) первое обнадёживающее известие о том, что как минимум один из планов покушения был приведён в действие, приходилось терпеливо ждать и, не теряя времени, раскручивать маховик Большой войны. Но в какой-то момент, по-видимому, было решено прощупать немцев на предмет новостей: а вдруг проговорятся... Именно этим, а не вдруг охватившей советское руководство паникой, были обусловлены безуспешные попытки посла Владимира Деканозова встретиться с Риббентропом, продолжавшиеся в течение всей второй половины дня 21 июня («Взлёт и падение III рейха», с. 872). Официальная цель приёма у гитлеровского министра – «вручить ему протест по поводу продолжающихся нарушений границы немецкими самолётами» (там же). Очевидно, что в той ситуации – когда эти самые нарушения совершались обеими сторонами сотни раз на протяжении нескольких месяцев, и когда советское руководство не только совершенно точно знало, что именно эти нарушения означали, но и относилось к ним более или менее философски (как и немцы к нарушениям советским) – задекларированная цель встречи выглядела просто смехотворной. На самом деле, всё, что было нужно Деканозову, – это увидеть Риббентропа и передать свои впечатления от встречи с гитлеровским министром в Москву. С другой стороны, он, разумеется, не мог прямо поинтересоваться: «Как там, гм, здоровье многоуважаемого фюрера германской нации? Всё у него нормально?..» То, что в германском МИДе упорно – вплоть до глубокой ночи – отвечали, что министра нет в городе, вполне могло, в отсутствие других новостей, служить хорошей новостью. В конце концов, с точки зрения кремлёвских комбинаторов, будущего нюрнбергского висельника могла постигнуть та же судьба, что и его «бесноватого» босса: он вполне мог отправиться в Валгаллу в ходе покушения на последнего. С точки зрения Сталина и Молотова, то, что германские бонзы как сквозь землю провалились, как раз и могло означать, что заговор удался и им сейчас не до советского посла, лезущего со своими идиотскими протестами. На самом деле, именно такой – ввести временный информационный «блэкаут» на сообщения о жизни и здоровье (или отсутствии таковых) очередного диктатора – была бы реакция властных структур любого тоталитарного общества и в наши дни.