Читать книгу "Девятая жизнь Луи Дракса - Лиз Дженсен"

– Эта история с Драксом, – сказал он. – Так не хочется усиливать охрану – только этого нам не хватало. Как тебе детективша?

– Слишком много курит. Мы сгорим если не от лесных пожаров, то от ее сигарет наверняка.

Ги улыбнулся:

– Такая молоденькая. И знаешь… – Он таинственно понизил голос: – Мне кажется, она лесбиянка. Они, знаешь ли, часто бывают лесбиянками.

Я не сдержал улыбку.

В нашей больнице хорошо едят все – сотрудники, пациенты и посетители. Съев тарелку копченого лосося, ризотто с грибами и кусок сливового clafoutis,[39]я готов был сесть в свое кресло на колесиках и пообщаться с Луи. Люблю эти блаженные минуты. Я провел ладонью по холодному лбу мальчика и в который раз удивился: мои коматозные подопечные меня успокаивают. Я лечу их, а они меня. Где-то в глубине души я понимал, что тянусь к Луи из-за его матери, но эту мысль я спрятал поглубже.

– Можешь звать меня просто Паскаль, – сказал я. – Или доктор Даннаше, если тебе так больше нравится. Луи, ты в коме. Это как сон, только глубже. Это волшебная страна. Но мы не хотим, чтобы ты остался в ней навсегда. У меня, знаешь ли, немало теорий насчет твоей комы. И насчет комы Изабель, и Кевина, и других. Я думаю, некоторые остаются в коме, потому что не хотят просыпаться. Боятся того, что увидят. Или вспомнят. И поэтому спят дальше. Может быть, они просыпаются, лишь когда им достает мужества. Но ведь мир прекрасен, Луи. Тут столько всего удивительного. Я бы с радостью отвез тебя в Париж, показал бы тебе одну штуку, я про нее читал. Гигантский заспиртованный кальмар, пятнадцать метров. По латыни называется architeuthis.

Иногда Софи задает мне каверзные вопросы – мол, что творится у тебя в голове? – и я не всегда нахожусь с ответом. О чем я думаю, куда на самом деле уношусь в мечтах, когда разговариваю с пациентами? Почему я так уверен, что они меня слышат? И отчего меня так притягивает кома? У Софи на этот счет своя теория – это же Софи, и она довольно цинична. Например: я могу читать пациентам лекции, сколько пожелаю, и они меня не перебьют. Я могу излагать свои дикие теории, которых не поддерживают мои коллеги. Или же, наоборот, я и сам живу в нереальном мире. Не исключено, что последняя версия ближе всего к истине. В годы лунатизма я понял, что существует иное измерение. Я в нем больше не живу. Но каким-то образом оно по-прежнему живет во мне.

В палату вошла мадам Дракс, принесла наэлектризованный воздух улицы. Сегодня ее прическа не столь аккуратна, а бледность сменил медовый отсвет. На лбу выступили веснушки, словно песчинки налипли. Провансальский климат никому не идет во вред. Тут я увидел ее ногти. Намного длиннее, чем вчера, и покрыты ярко-красным лаком. Накладные – такими пользуются мои дочери. Отчего-то я поражен. Натали поздоровалась со мной за руку, поцеловала сына и что-то зашептала ему – я не разбирал слов.

– Ну? – сказала она и погладила его по руке. – Вы оформили документы на Луи?

– Ноэль почти закончила. Сегодня перед уходом подпишете, остальное ждет до следующей недели. Не хотите осмотреться? У нас есть комната отдыха, родственники там кофе пьют; со старожилами вы скоро познакомитесь. Мадам Фавро – наш ветеран, она вас возьмет под крыло. Ее дочь Клэр почти восемнадцать лет у нас.

Кажется, я снова сказал глупость.

– Восемнадцать лет?

– Бывает и такое. Но в прошлом году, например, у нас был случай – всего неделя комы. Видели наш сад? Можете там погулять, – торопливо сказал я и безнадежно указал на окно. – Да и в городе много чего происходит – в Лайраке есть кинотеатр, поле для гольфа, если вас такое увлекает…

Я болтал как сорока, пытаясь загладить свой промах, и не мог остановиться: говорил, что городок у нас тихий, полно салонов педикюра, клиник, на природе можно порыбачить и поохотиться, куча магазинов игрушек – бабушки и дедушки скупают их внукам в товарных количествах. Ночная жизнь, может, не слишком пестрая, зато люди дружелюбны, есть отличный бассейн… Я лопотал без умолку и наконец иссяк буквально на полуслове.

– Я уверена, что мне здесь будет хорошо, – сказала Натали, но надрыв в голосе ее выдал. Я иногда совсем дурак. В упор ничего не вижу. Даже не заметил, что, пока трепался, она боролась со слезами, и теперь вот-вот расплачется. Натали рухнула на стул возле сына, обхватила его руками, осыпая его лицо поцелуями, трогая за ладошки, не стесняясь рыданий. Смотреть невозможно. Обычно я запрещаю родственникам плакать – поймите, ваши слезы попадают в души ваших детей, – но не нашел в себе сил отослать ее прочь. И не мог прямо в палате обхватить ее руками, как того жаждал. Так что я потянул ее за локоток – надо ее уводить – и поднял на ноги. Мы молча вышли из палаты через французское окно в отчаянный жар летнего сада; возле лавровых кустов я вытащил салфетку и нежно вытер ей глаза.

– Мне постоянно снится этот сон, – шепчет она. – Каждую ночь одно и то же. Как в кино. Я не вижу лиц, только темные силуэты. Как будто я их нарочно стерла. Два силуэта дерутся, один большой, второй маленький, вдалеке. Слишком близко к краю. Я кричу. Но они меня не слышат, я далеко. Я ничем не могу помочь. Совсем ничем. А потом он падает. И тогда я просыпаюсь.

Ее глаза стекленеют; потом, словно пытаясь проснуться, она трясет головой и моргает.

– Простите, что спрашиваю, – говорю я. – Когда это случилось – что сделал ваш муж? Потом?

– Пьер? – Она умолкает, кусая губы, и отворачивается. А потом глухо произносит, опустив голову: – Подошел и заглянул вниз. Но Луи уже упал в воду. Не на что было смотреть.

Мы далеко от палаты, нас оттуда не слыхать, но мы продолжаем говорить шепотом. На фоне темных лавровых кустов Натали такая маленькая и хрупкая. Золото волос в красноватых бликах, словно в прожилках меди. Я чувствую, как солнце жжет мне спину.

– Он убежал. Бросил меня одну. Я кричала и звала на помощь.

Голос ее снова тусклый, вообще без эмоций. Натали стоит ко мне в пол-оборота, и я вижу, как наливаются румянцем ее щеки. Сквозь стеклянные двери просматривается вся палата. Мы видим Луи: его тело низким холмиком вытянуто под простыней. Натали смотрит на сына, а потом, словно боль этого зрелища переполнила ее душу, разворачивается ко мне, и глаза ее полны слез.

– Видите, каким трусом оказался мой муж! – выпаливает она. – Видите, что он сделал с собственным сыном? И сбежал!

Мне хочется утешить ее, сказать, что не все мужчины таковы и что ее муж наверняка…

Но слов нет. Я просто обхватываю ее лицо руками – какой совершенный овал! – и целую. Она не сопротивляется; она отдается поцелую так трогательно, почти с благодарностью, и мне трудно представить, что эта самая женщина была холодна, застенчива и неприступна; быть может, думаю я, ее сопротивление было всего лишь трюком моего воображения, домыслом совести, что меня отгоняла? Натали пахнет теми же духами, что и вчера. Терпко, чувственно. Или все дело в солнце, что обжигает спину? Зачем я это сделал? Как посмел? Я провалился в этот хмельной поцелуй, оступился, словно лунатик. Я иду ко дну.