Читать книгу "Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Александр Арсаньев"

Свежие могилы, как и сам ритуал погребения, всегда поражали меня своей обыденностью. Ведь даже самые пышные похороны в конце концов сводятся к закапыванию отслужившего человеку тела в землю. И никакие песнопения на месте этого более чем прозаического ритуала не в силах изменить моего ощущения.

Маленький, небрежно насыпанный холмик невольно напомнил мне о том, что хоронить по сути было нечего. Погребение Кости Лобанова волею провидения было совершено раньше, причем более древним и с моей точки зрения более торжественным способом – при помощи огня, с помощью которого наши далекие предки переправляли души убиенных на небо. А теперь, желая покойному царства небесного, мы направляем его прямо в противоположную сторону – поближе к преисподней, если верить тому, что она действительно находится там, где ее принято изображать на иконах, то есть именно под землей.

А выражение «земля ему пухом» кажется мне и вовсе языческим. Поскольку тело к моменту погребения уже не имеет никакого отношения к душе покойного, к исходу третьего дня окончательно покинувшей свое былое вместилище.

Но это вопрос богословский, и, размышляя на эти темы, рискуешь заблудиться в бесконечных лабиринтах и противоречиях традиций и суеверий. А то и вовсе усомниться в некоторых канонах церкви, а я, прости Господи, хоть и не считаю себя примерной христианкой, тем не менее не хотела бы вступать на скользкий путь сомнений. В конце концов и Иисус Христос перед вознесением некоторое время провел в гробу, то есть в подземной пещере в соответствии с тогдашним ритуалом. И никого это не смущает. Хотя по преданию, и Он сначала побывал в аду…

А холмик был действительно крохотный. Настолько, что мы с Петром Анатольевичем не сразу его нашли на новом городском кладбище на краю города. Соседняя могила, заваленная целой горой венков, полностью закрыла его от посторонних взглядов.

На Костиной же могиле цветов почти не было. Если не считать нескольких скромных букетиков и одного венка.

– Да, – пробормотал Петр Анатольевич, – чуть ли не за кладбищенской оградой, словно самоубийцу какого…

И я с ним согласилась. Похороны для весьма состоятельного человека странные, если не сказать больше.

– Даже при том, что у него практически не осталось родных… – продолжил Петр Анатольевич и наклонился над могилой, разглядывая одинокий венок.

«Брату Константину…» – прочитал он машинально, и оглянулся на меня. – Разве у Константина Лобанова был брат? Или сестра?

– Если верить Ксении Георгиевне – то не было, – ответила я. – Не считая того, что все мы – братья и сестры…

– И тем не менее я не рискнул бы заказать венок с такой надписью, не находясь в близком родстве с покойным…

– Пожалуй, вы правы. А что там написано дальше?

Петр взял венок в руки и расправил черную траурную ленту.

– Ничего.

– Как ничего? – удивилась. – Этого не может быть.

Я подумала, что Петр ошибается, потому что не раз читала эти традиционные последние приветы умершим: «Горячо любимому мужу и отцу от безутешной вдовы и сирот», «Господину N. от министерства просвещения»… И так далее. Такая форма. Может быть и нелепая, но установившаяся давным давно. И лента без подписи смотрится как-то странно, словно анонимное письмо на тот свет…

– Просто «Брату Константину». Вот посмотрите…

Он протянул мне венок, и я убедилась в справедливости его слов. После слова «Константину» стояло многоточие.

– Странно… Еще одна странность в нашу коллекцию. Чует мое сердце – не напрасно мы сюда приехали.

В этот момент что-то затрещало в кустах неподалеку от того места, где мы находились, и этот неожиданно громкий для кладбища звук заставил меня вздрогнуть.

– Что это? – спросила я у Петра Анатольевича.

– Может быть, птица… – предположил он и шагнул в направлении кустов.

Звук повторился с новой силой. Теперь он уже не вызывал сомнений. Кто-то все это время наблюдал за нами из-за кустов и предпочел убежать, сломя голову, едва лишь Петр Анатольевич направился в его сторону.

– Если это и птица… – произнесла я задумчиво.

– …то довольно странная, – закончил за меня Петр. – Еще одна странность – и они станут закономерностью.

– Если уже не стали.

По пути назад нас занимал можно сказать философский вопрос: «Что есть странность?» И после довольно продолжительной дискуссии мы сформулировали примерно такое ее определение. Оно показалось мне любопытным, и я записала его в дневник. Поэтому даже теперь могу восстановить его дословно:

«Странным предмет или вещь остается до тех пор, пока причины, побудившие его произвести или совершить, остаются неизвестными для наблюдающего. Как только истинный смысл этих действий обнаруживается, то вся странность вышеупомянутых явлений исчезает сама собой.»

После чего пришли к вполне правомерному выводу, что как только все произошедшее перестанет представляться нам странным, можно будет считать, что мы докопались до истинного смысла происходящего.

Этот интеллектуальный бред несколько отвлек нас от нехороших предчувствий и тем самым уже заслуживал доброго слова. Хотя не такой уж это и бред. Во всяком случае, половина прочитанных мною за жизнь философских статей, имеют больше оснований для подобного отзыва. Или мне попадались бредовые статьи? Может быть. Я не считаю себя компетентной в этой области и не берусь судить.

* * *

Почему я в тот день оказалась в доме главного полицмейстера? Хоть убейте – не помню. Придумать было бы проще пареной репы, как выражается моя Алена, но не вижу в этом смысла. Я пишу не роман, а просто вспоминаю произошедшие со мной события, и то, чего не помню – писать не буду. Зачем?

Скорее всего, я хотела разнюхать у него кое-какие подробности, пользуясь старым знакомством. Павел Игнатьевич был милейшим человеком, и отношения у нас были неплохими, хотя надо признаться, что он был что называется человеком настроения, и я никогда не могла быть уверена, как он меня встретит – с распростертыми объятиями, или чуть ли не с демонстративной неприязнью – причем, совершенно безо всякого основания. Бывают такие люди. И общение с ними порой весьма затруднительно.

Но за этим человеком я знала такие заслуги, за которые простила бы ему любые капризы. И сейчас не стану говорить о них по одной единственной причине. Я собираюсь посвятить ему отдельную книгу. И уж там выведу его в качестве главного героя, причем в прямом смысле этого слова, потому что проявил он себя тогда настоящим героем. Но эта история произойдет еще нескоро, и в том далеком 1858 году я еще не знала, что стану ее свидетельницей и в некотором смысле участницей.

А в этот день мы, используя последние в году теплые осенние деньки, сидели с ним в беседке в его роскошном городском саду.

Павел Игнатьевич был одним из тех счастливчиков, которых в те годы было еще немало. Их городские дома соединяли в себе все лучшее от деревенской усадьбы и городского особняка, поскольку находились в двух шагах от центра города, но, окруженные большими садами, благоухали весной, были погружены в живительную тень в жаркое время года, а осенью…