Читать книгу "Острые предметы - Гиллиан Флинн"

– У меня объективности сколько угодно, по крайней мере начиная с тысяча девятьсот двадцать седьмого года. А что случилось с более ранними документами, неизвестно. Может, какая-нибудь секретарша выбросила, когда наводила порядок.

– С какими документами?

– Я собираю криминальный архив Уинд-Гапа, историю совершенных здесь преступлений, – сказал он, показывая одну папку. – Вы знали, что в тысяча девятьсот семьдесят пятом году у берега Фолз были найдены две девочки-подростка с отрезанными запястьями, совсем недалеко от того места, где нашли Энн Нэш? Их смерть была признана самоубийством. Девочки были слишком близки – не совсем нормально для своего возраста. Предполагалась интимная связь. Но нож так и не нашли. Вот что странно.

– Одна из них – Мюррей.

– Значит, вы об этом знаете.

– Незадолго до смерти она родила ребенка.

– Да, девочку.

– Убитую звали Фей Мюррей. Она училась в моей школе. Ее звали Фей-Забей. После уроков она уходила с мальчишками в лес, и там они по очереди с ней развлекались. Ее мать покончила с собой, а Фей в шестнадцать лет трахалась со всеми парнями в школе.

– Не понимаю, к чему вы…

– Вот доказательство тому, что она не лесбиянка. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Если бы она не давала мальчишкам, никто бы с ней не знался. Но она давала. Так что она была не лесбиянкой, а шлюхой. Никто с ней не водился. Вот что значит маленький городок: ничего от соседа не утаишь. И все используют чужие тайны.

– Чудесное место.

– Да. Дайте мне комментарий для статьи.

– Вот я вам его и дал.

Неожиданно для себя я рассмеялась. Представила себе, как передаю Карри статью, в которой написано: «Следователь полиции не знает, где искать преступника, но считает, что „Уинд-Гап – чудесное место“».

– Камилла, давайте заключим сделку. Я дам комментарий для статьи, а вы мне подробно расскажете о местных жителях. Мне нужно побольше знать о них, а Викери молчит. Похоже, он занял оборонительную позицию.

– Мне нужен официальный комментарий. Но давайте также поработаем вместе в конфиденциальном порядке. Обещаю, что без вашего разрешения в прессу не попадет ни одного вашего слова. А вы сможете пользоваться всем, что расскажу я.

Не самая справедливая сделка, но иначе никак.

– Что вы хотите услышать? – улыбнулся Ричард.

– Вы действительно считаете, что убийца не из Уинд-Гапа?

– Для прессы?

– Да.

– Мы не исключаем никаких возможностей. – Он проглотил последний кусок вафли и задумался, глядя в потолок. – Мы ищем преступника среди местного населения, но также считаем вероятным, что убийства совершил приезжий.

– То есть никаких следов вы не нашли.

Он усмехнулся и пожал плечами:

– Я все сказал.

– Ладно, теперь конфиденциально: вы не нашли никаких следов?

Он открыл и закрыл липкую бутылку с сиропом, потом положил нож и вилку крест-накрест на тарелку.

– Конфиденциально я вам скажу: Камилла, вы и вправду думаете, что эти преступления совершил какой-нибудь приезжий? Вы ведь криминальный репортер.

– Нет, не думаю, – ответила я, почему-то сразу взволновавшись. Я старалась не смотреть на зубцы вилки, которая лежала передо мной.

– Умница.

– Викери сказал, что, по вашей версии, преступник приехал на попутных машинах.

– Ох, черт возьми. Я просто высказал предположение, когда только приехал сюда, девять месяцев назад. А он до сих пор повторяет это, чтобы выставить меня невеждой. Мы с ним не очень ладим.

– Вы подозреваете кого-нибудь определенного?

– Разрешите пригласить вас в бар на этой неделе. Расскажете мне все про ваших знакомых из Уинд-Гапа.

Он взял счет и отодвинул бутылку к стене. На ее месте остался липкий след. Я в задумчивости провела по нему пальцем, который потом поднесла ко рту. Рукав футболки приподнялся, обнажив рубцы. Пока я прятала руки под стол, Ричард поднял глаза.

* * *

Я не видела ничего зазорного в том, чтобы рассказать Ричарду все, что знаю о жителях Уинд-Гапа. Не горела желанием быть преданной своему родному городу. Здесь умерла моя сестра, и здесь я начала резаться. В этом маленьком удушливом городке каждый день приходится сталкиваться с ненавистными вам людьми, которые знают про вас слишком много. Жизнь здесь оставляет свой отпечаток.

Хотя, как могло показаться со стороны, со мной здесь обращались лучше некуда. Все благодаря маме. В Уинд-Гапе ее любили, она была украшением города – самой красивой и обаятельной женщиной за всю его историю. Мои бабушка с дедушкой, ее родители, владельцы свинофермы и половины близлежащих домов, воспитывали маму в строгости; к ней применялись те же правила, что и к рабочим: не пить, не курить, не сквернословить; посещение церкви обязательно. Я могу лишь догадываться, как им стало плохо, когда они узнали, что семнадцатилетняя Адора беременна. Виновником был юноша из Кентукки, с которым мама познакомилась в церковном лагере, – как-то он приехал на Рождество и наградил ее мной. Мамины родители были так разъярены, что, пока у нее рос живот, у них развились опухоли, и через несколько месяцев после моего рождения оба сошли в могилу.

У дедушки с бабушкой были друзья в Теннесси; и, когда я еще была в пеленках, их сын стал свататься к Адоре. Приходил в гости едва ли не каждый выходной. Представляю, каким неловким было его ухаживание. Алан, накрахмаленный и отутюженный, распинается на тему погоды. Мама, которая теперь осталась одна, впервые в жизни без внимания и заботы, и хочет найти достойного жениха, смеется над его… шутками? Не уверена, что Алан когда-либо в жизни шутил, но мама наверняка находила повод, чтобы кокетливо похихикать для его удовольствия. А где в это время была я? Наверное, в какой-нибудь дальней комнате, хныкала на руках горничной, которой Адора даст потом за труды долларов пять. Представляю, как Алан делал маме предложение, отвернув лицо в сторону или теребя цветок в горшке, чтобы только не смотреть ей в глаза. Мама любезно согласилась, потом налила чай. Может быть, потом они сухо поцеловались.

Как бы то ни было, к тому времени, когда я научилась говорить, они были женаты. Я не знаю почти ничего о своем настоящем отце. В моем свидетельстве о рождении стоит вымышленное имя, Ньюман Кеннеди, одновременно в честь маминого любимого актера и президента. Она отказалась назвать мне его настоящее имя, чтобы я его не искала. Нет: я должна была считаться дочерью Алана. Это было нелегко, потому что вскоре, через восемь месяцев после свадьбы, она родила ребенка от Алана. Ей было двадцать лет, ему тридцать пять; у него было фамильное состояние, что ее абсолютно не волновало, – своего было достаточно. Оба никогда в жизни не работали. За все дальнейшие годы я узнала об Алане мало нового. Он занимался конным спортом и имел награды, но бросил его, потому что Адоре это не нравилось: она вечно волновалась за мужа. Он часто болеет, но даже когда здоров, редко встает с дивана. Много читает о Гражданской войне, а разговаривает в основном мама, и его это, кажется, устраивает. Он спокойный, как слон, и очень поверхностный. Впрочем, Адора никогда не пыталась способствовать углублению наших отношений. Считалось, что я дочь Алана, но он меня не удочерил, и мне никогда не предлагали звать его иначе как по имени. Алан не дал мне своей фамилии, а я об этом и не просила. Помню, в детстве как-то раз пыталась назвать его папой, но он впал в ступор, и больше я его так не звала. Честно сказать, думаю, Адора сама хочет, чтобы мы оставались друг другу чужими. Ей надо, чтобы все отношения в семье шли через нее.