Читать книгу "Наши расставания - Давид Фонкинос"

— В самом деле? Не знаю даже, как вас благодарить. Отец будет страшно рад!

— ?..

— Э-э… Ну, я уверен, что это доставило бы ему огромное удовольствие.

Попутчик продолжал рассказывать про своего отца. Минутами мне даже удавалось расслышать, о чем он говорит. Я имею в виду, что, изредка выныривая из своего дурмана, отдельные его фразы я воспринимал не просто как шумовой фон. Но тут до меня вдруг дошел смысл происходящего, и у меня перехватило дыхание. Я получил приглашение на похороны в день своей свадьбы. Что могла означать подобная символика? Что я собираюсь хоронить самого себя? По ощущениям, процесс самораспада вступил во мне в активную фазу. Руки и ноги стали как резиновые — поднеси кто-нибудь ко мне сейчас горящую спичку, я, наверное, не почувствовал бы ожога. Тело свело мощной судорогой, потом заложило уши. Я смотрел, как шевелятся губы попутчика, излагающего в меру своих познаний биографию отца, эти круглые губы, которые снова и снова обращались ко мне, я смотрел на них, но видел Алису, одну Алису, даже в лице этого чужого мужчины я видел Алису, Алису в трехдневной щетине, и думал, что всего три дня назад мы были так счастливы, мы двигались в будущее, а теперь будущее умерло, потому что в настоящем мы совершили самоубийство. Мужчина говорил, а у меня по щекам текли слезы.

— О, знаете, все-таки он не слишком мучился…

— …

Тут до меня дошло, что он решил, будто я плачу из-за его отца, и я засмеялся. Бедняга, он наверное ничего уже не понимал. А что тут было понимать? Что вся наша жизнь — анекдот? Я включился в разговор и опять вслушался в его речь. Пару раз в ней мелькнуло слово «галстук», пробудив во мне живейший интерес.

— Простите, вы, кажется, что-то говорили про галстуки?

— Да, я как раз говорил про галстуки. Мой отец продавал галстуки.

— Он продавал галстуки?

— Да. Он был разъездным торговцем. Мотался по городам с чемоданами галстуков.

— Он правда продавал галстуки?

Он уставился на меня, впервые усомнившись в моей способности поддерживать адекватную беседу. Конечно, откуда ему было знать, что для меня торговля галстуками — не просто одна из профессий. Что в мечтах я видел себя торговцем галстуками. Что это ремесло казалось мне противоядием от «Ларусса». Теперь я жадно внимал ему, впитывая каждую подробность из жизни человека, посвятившего себя торговле галстуками.

— Вообще-то меня зовут Бернар, — сказал он.

— А меня Фриц.

Он воздержался от комментариев и не стал спрашивать, не немец ли я. Поладить с ним, предположил я, будет просто, несмотря на его словоохотливость. И я решил, что поеду с ним. Так я очутился в Финистере. На краю земли. Туда тебе и дорога, подумал я.

3

Бернар пошел в морг. Я ждал его внизу. Когда он спустился, его было не узнать. Я хотел сказать ему что-нибудь, но сам себя остановил — что тут скажешь. На такси мы добрались до дома, где жил его отец. Это был маленький незаметный домик. Скромный, чтобы не сказать робкий. Мы открыли ставни, но в доме стало ненамного светлее. Внутри царила идеальная чистота. Как будто хозяин интуитивно знал, что скоро умрет, и постарался навести порядок. Например, перемыл всю посуду. Я представил себе, как он споласкивает тарелки, понимая, что делает это в последний раз. Ну не странно ли? Зачем мыть тарелки, если вот-вот умрешь? Может, это и есть верх деликатности — перед смертью прибрать за собой?

Мы сели за стол, покрытый клеенкой — старенькой клеенкой, по поверхности которой прежде с равными интервалами дефилировали целые поколения хлебных крошек, а теперь на ней стояли два стакана, совершавшие регулярные рейсы между страной полноты и страной пустоты (кочевые стаканы). Смеркалось, и я пил плохонькое красное вино вместо положенного мне в тот день шампанского. Через некоторое время я, как человек ответственный, поднялся и взял телефон. На него пришла куча сообщений. Все интересовались, куда я подевался. Я и сам толком не понимал, где нахожусь, но это не имело никакого значения — все хотели знать, как я себя чувствую. Тогда я отправил несколько лаконичных успокоительных эсэмэсок; в подобных случаях достаточно оповестить людей, что ты не покончил с собой, чтобы не волновались зря. Я действительно не покончил с собой — я сидел и напивался в обществе нового друга, отец которого умер где-то в Бретани. В каком-то смысле это тоже напоминало самоубийство. Меня одолевали странные чувства, совсем не обязательно вызванные алкоголем. Честно говоря, я не ощущал себя таким уж несчастным. Просто в какой-то момент мне показалось, что сейчас, вдали от всех, я впервые в жизни оторвался от привычной среды. Я утратил всякую связь с тем, что составляло мое существование, словно повис между небом и землей, и от этого испытал облегчение. В эсэмэсках я написал, что у меня все хорошо, что я уехал и прошу некоторое время меня не разыскивать.

Прочитав что-то в моем лице, Бернар спросил:

— Тебе что, надо уезжать?

— Нет, — ответил я, — мне надо остаться.

Он засмеялся. Мне было приятно, что я сумел его развеселить. Ничего не выпытывая, он понял, что я тоже, как и он, пережил какое-то несчастье. Как знать, может быть, вместе нам удастся найти брешь, сквозь которую к нам проникнет улыбка, а главное — забвение?

В тот вечер я с удовольствием слушал его. Он торговал бритвами. Я ахнул. Но он не видел в этом ничего особенного. Он вообще никогда не обращал внимания на символы. Его отец продавал галстуки, а он брил шеи. Продавал лезвия для той же части тела, которую обслуживал его отец. Будь у него сын, подумал я, ему бы надо заняться торговлей веревками. Их семейный бизнес крутился вокруг шеи. И с каждым поколением кольцо сжималось. Угроза шее росла. Я уже прилично набрался, когда поделился с ним этой теорией. По-моему, он меня не понял. Тем более что у него имелась собственная:

— Для моего отца галстук был лучшим средством, чтобы не слететь с катушек. Повязать на шею галстук все равно что поставить корабль на якорь.

Я задумался над этим образом. Может, именно это подспудно привлекало меня в галстуках? Повязка, рубцующая раны, нанесенные детством без руля и ветрил.

Затем Бернар показал мне отцовскую коллекцию галстуков. Открывая очередной чемодан, он горестно вздыхал: «Жалко, как много осталось непроданных». Воображение нарисовало мне образ умирающего старца, который и в агонии думает об одном: «Ну что за хрень! Помирать на куче нереализованного товара!» Мы с искренней печалью перебрали все галстуки. Галстуки-сироты. Бернар рассказал, с какой любовью относился к ним отец:

— Понимаешь, для него это была не просто работа. Он прямо-таки помешался на галстуках. Думал как галстук, жил как галстук, наверное, и умер как галстук…

— И был по-своему прав. Галстук, знаешь ли, это… затягивает, — ответил я.

И мы оба расхохотались. Давненько не случалось мне так надраться, как в тот вечер. Тело, еще находившееся под действием анестезии, утратило способность реагировать позывом к рвоте или печеночной коликой (горе повышает сопротивляемость).