Читать книгу "Тюдоры. Любовь и Власть. Как любовь создала и привела к закату самую знаменитую династию Средневековья [litres] - Сара Гриствуд"

«не единожды» добиться того же от Елизаветы, он был поражен ее «непоколебимостью и стойкостью».

У всех этих историй есть одна общая черта: они представляют благородство добродетели Елизаветы жизнеспособной альтернативой кровному благородству, которым она не обладала (во многом подобно тому, как теория куртуазной любви открывала головокружительные перспективы благородства добродетели множеству младших отпрысков дворянских родов). В конце концов, еще Андрей Капеллан постановил: «Только доблесть всякого делает достойным любви»[74]. По-видимому, речь шла как о мужчинах, так и о женщинах. Но было ли этого достаточно, чтобы произвести впечатление на семью и сторонников Эдуарда? Лишь в сентябре 1464 года, несмотря на распространяющиеся слухи, Эдуард признается Совету, что тайно женился на Елизавете Вудвилл, хотя делает это, по выражению французского средневекового хрониста Жана де Ворэна, в «самой развеселой» манере, что предполагает некоторую двусмысленность.

Существует и менее драматичная версия этой встречи. В 1463 году Вудвиллы-мужчины были восстановлены в королевской милости, и, возможно, Елизавета просто встретила Эдуарда при дворе. В современной им «Данцигской хронике» Каспара Вайнрайха утверждается, что «король влюбился в жену [простого рыцаря] во время частых обедов с ней». Это согласуется с историческими свидетельствами о том, что в начале 1460-х годов Эдуард с удовольствием вел переговоры о династическом браке с иностранкой, – но эта версия, конечно, напрочь лишена романтики.

Когда бы их связь ни имела место, свадебная церемония прошла достаточно тайно, чтобы позже, при Ричарде III, ее осудили как «нелюбезный мнимый брак», который «всецело извращал порядок политического правления». Такие браки заключали в частном порядке «и тайно, без оглашения предстоящего бракосочетания, в приватных покоях или ином нечестивом месте». Секретность сама по себе не делала брак незаконным, но такую церемонию сложно назвать настоящей королевской свадьбой. Мать Елизаветы, Жакетту, позже обвинили в том, что для заключения этого брака она прибегла к колдовству[75].

Если это и было так, то справилась она отлично: Елизавету представили двору 30 сентября, в Михайлов день, на закрытой церемонии в часовне Редингского аббатства, заменившей общепринятую публичную королевскую свадьбу. В присутствии брата Эдуарда, герцога Кларенса, и «делателя королей» графа Уорика Елизавета, преклонив колени, приняла столь высокую честь. Они составляли блестящую пару. Эдуард, светловолосый и необычайно высокий – под два метра ростом, – и Елизавета, если верить ее портрету, вполне отвечавшая современным стандартам красоты: гладкая бледная кожа, золотистые волосы и стройное, гибкое тело.

Столь драматический «акт независимости» Эдуарда поверг в шок его бывшего наставника Уорика. Новость ошарашила и грозную матушку Эдуарда, Сесилию, игравшую важную роль в первые годы его правления. По свидетельству Мора, Эдуард ответил матери, «что, выйдя из-под ее влияния, он познал себя». В этом и была суть – король больше не желал никому подчиняться. Что касается Уорика, Эдуард добавил, что тот вряд ли настолько неразумен, чтобы «ожидать, что в выборе жены я буду верить его глазам, а не собственным, будто я подопечный, обязанный жениться по назначению опекуна».

Итальянский хронист Манчини, гостивший при дворе, позже утверждал, что Сесилия объявила своего сына Эдуарда незаконнорожденным: его выбор, павший на женщину более низкого положения, доказал, что он не королевской крови. Но насколько неподобающей на самом деле была кандидатура Елизаветы? Она не принесла значимого иностранного союза и стала первой королевой, рожденной в Англии, со времен норманнского завоевания. Но, хотя ее отец, сэр Ричард Вудвилл, был человеком некоролевских кровей, ее мать Жакетта происходила из младшей ветви династии Люксембургов и была связана с императорами Германии и королями Богемии. Жакетта некоторое время состояла в браке с герцогом Бедфордом, дядей Генриха VI, а затем влюбилась и тайно вышла замуж за сэра Ричарда, молодого рыцаря, сопровождавшего ее в Англию после смерти Бедфорда.

По легенде, династия Люксембургов вела свое происхождение от Мелюзины – феи воды, похожей на русалку, с чешуей и хвостом ниже пояса. Считается, что Мелюзину называли своей прародительницей Генрих II и его сын Ричард I. Этот сюжет перекликается с легендами, в которых потусторонним существом вроде феи изображалась Гвиневра. Более того, муж Мелюзины – король или рыцарь по разным легендам – встретил ее в лесу и оказался слишком поражен ее красотой, чтобы расспрашивать о происхождении. Это созвучно истории любви Елизаветы Вудвилл.

Когда придет время коронации Елизаветы, немало внимания будет уделено ее связям с европейскими королевскими особами. Однако более весомый потенциал для популяризации Елизаветы имела сама по себе «английскость» новой королевы (по крайней мере, благодаря ее связям Англию не втягивали в дорогостоящие иностранные войны!). Также это была прекрасная возможность сгладить вину за прежнюю приверженность ее семьи дому Ланкастеров.

Потенциальная проблема заключалась в том, что Елизавета – вдова, не говоря уже о том, что она была на пять лет старше Эдуарда. Обычай твердил, что невеста короля должна быть девственницей, а не вдовой. По крайней мере, если ей предстояло родить наследника престола (в отличие, скажем, от другой вдовы – Жанны Наваррской). Томас Мор заявлял, что «это недостойно, это весьма позорно, это крайне унизительно для священного величества государева сана… и не до́лжно пятнать его двоебрачием при первом же вступлении в брак»[76].

Мор отводит аргументам Сесилии против Елизаветы не одну страницу, подчеркивая жизненно важное значение женитьбы для союза с иностранцами и то, «что недостойно правителя жениться на своей подданной… как если бы богатый человек женился на служанке только из-за похотливой и пошлой к ней привязанности»[77].

Но насколько возмутительным был брак из-за «похотливой привязанности»? В любую эпоху заключается, вероятно, столько же разнообразных сделок и компромиссов, сколько и индивидуальных браков. Некоторые ответы на этот вопрос, хотя нередко противоречивые, в XV веке дает нам частная переписка дворянской семьи Пастонов.

Когда в 1469 году Марджери Пастон вступила в запрещенную любовную связь с семейным приказчиком, ее мать Маргарет от крайнего возмущения призывала сына запомнить, «что в ее лице мы потеряли не что иное, как бордель [в более ранних транскрипциях – «ничтожество»], так что не принимай это близко к сердцу». Собственный брак Маргарет был договорным, но, что немаловажно, это была договоренность, принимавшая во внимание симпатию. Письма Маргарет ее мужу Джону, находившемуся в отъезде, наполнены нежностью. Ее жажда новостей неисчерпаема: пока Джон не сообщит подробностей о своем здоровье, у нее на сердце «совсем нелегко».

Перед их свадебной церемонией мать Джона Агнес благодушно пишет о том, как хорошо прошла первая встреча, и выражает надежду, что у столь хорошо подобранной пары не будет необходимости в заключении «большого договора». Джон напишет о Маргарет как о «моей дорогой суверенной даме»: так далеко вниз по социальной лестнице добрался язык, а следовательно, и идеи куртуазной любви. Их сын, стремившийся