Читать книгу "Времеубежище - Георги Господинов"

настоящее время там, за стенами клиники, а здесь их погружают в какое-то прошлое.

Приезжая в поселение, пациенты (по крайней мере, те, кто был на раннем этапе заболевания) и их родственники знали, что именно в этом и заключается суть терапии. И все-таки для успеха мероприятия лучше не допускать, чтобы частицы другой реальности проникали в поселение. Среда должна оставаться асептической по отношению и примесям из другого времени.

Того, что сделал Беглец после своего возвращения, не ожидал никто. После ужина он всем рассказывал, что в городе проводится какой-то эксперимент. Разыгрывают какое-то будущее, уроды. По улицам ходят люди со шнурками в ушах и небольшими телевизорами в руках, от которых не отрывают глаз… Вообще не смотрят по сторонам. Явно или снимают какой-то неимоверно дорогой фантастический фильм, или пытаются представить, что будет лет через пятьдесят… Именно такой вывод сделал публично Беглец. Сказал, что не так давно в «Тайм» опубликовали какие-то прогнозы и начали экспериментировать. Но все выглядит настолько неестественно, что никто не воспринимает эти эксперименты всерьез. «Хорошо, что нас от них отделили», — закончил он.

«Вы не беспокойтесь, — сказал мне позже Беглец. — Я никому снаружи не сказал, какой сейчас год чтобы не мешать эксперименту».

Потом он извинился за доставленные неприятности и спросил, верю ли я, что полицейские сдержат слово и уберегут Джона.

Немного подумав, я ответил утвердительно.

До того момента, когда газеты опровергнут мои слова, оставался еще целый год.

Числа

29

— Видишь, куда катится мир? — сказал как-то утром Гаустин. — По-моему, это полный провал. Все, чего мы ожидали в следующие двадцать-тридцать лет, не сбылось. И надо сказать, да ты и сам это знаешь, что за провал по большей части несет ответственность медицина. Мир стареет, и каждые три секунды кто-то теряет память.

Новой навязчивой идеей Гаустина стала статистика. Он постоянно следил за данными, изучал растущую кривую роста разных заболеваний мозга, связанных с памятью, сравнивал данные Всемирной организации здоровья, Европейского и нескольких крупных национальных центров. Например, данные из США приводили в ужас: свыше пяти миллионов с деменцией, еще пять с половиной миллионов с болезнью Альцгеймера.

— Сейчас в мире только зарегистрированных больных более пятидесяти миллионов, — утверждал Гаустин. — Это целое государство, больше Испании. Через семь-восемь лет их будет семьдесят пять миллионов, и опять же только тех, кому поставлен диагноз. Например, в Индии более девяноста процентов больных деменцией вообще не зарегистрированы, а в Европе таких более половины. Более половины только в Европе, представляешь? Если удвоить известные нам цифры, приходишь к выводу, что вокруг нас полно людей, для которых курок уже взведен, но они не знают этого. Мы с тобой тоже можем входить в их число… Ты когда-нибудь проверялся?

— Нет.

— Я тоже. Грядет какая-то глобальная деменция.

Гаустин знал, как вызвать у меня страх. Даже если тот глубоко спрятан. В последнее время мне стало казаться, что ежедневно от меня уходят, тихонько исчезают, подобно ласке, имена, события, истории.

— Помимо прочего, это самые дорогие болезни в мире, — продолжил он сыпать цифрами. — Американцы подсчитали, и то еще пять лет назад, что на них тратится двести пятнадцать миллионов в год: лекарства, социальные работники, врачи, сопровождающие… Представляешь, сколько нужно сопровождающих?.. Некоторые политики очень скоро все поймут и оседлают недовольство людей. Никто не захочет платить огромные деньги психически больным, которые будут в тягость обществу, неизлечимо больным, нуждающимся в легкой смерти. Они потребуют более радикальной политики в области медицины, реальной политики — тебе знакомо это понятие. Риторика была разработана и применялась еще в тридцатых годах прошлого века.

«Хорошо, что нам не пришлось восстанавливать тридцатые», — подумалось мне. Но я туда заглядывал. В памяти всплыла обложка журнала «Нойес фольк» 1938 года, издания национал-социалистов. Там была фотография человека, под которой стояла подпись: «Неизлечимо больной». И дальше: «Шестьдесят тысяч рейхсмарок — во столько обходится обществу год содержания этого человека, страдающего генетическим заболеванием. Дорогой соотечественник, это и твои деньги тоже!»

Наши пациенты оказались в первых рядах черных списков. Именно с них все и началось — с психиатрических и гериатрических клиник.

30

Однажды в клинику привели пожилую женщину, госпожу Ш., которая наотрез отказывалась войти в ванную, и с ней начиналась истерика даже при виде душа. Такое иногда случается. На тяжелой стадии заболевания люди становятся агрессивными, своевольными и упрямыми, словно дети, которые отказываются от самых обычных прежде вещей. В таких случаях мы стараемся предоставить мыло и другие моющие средства, характерные для другого времени, сохранившие аромат, полотенца с монограммой, зеркала с костяной ручкой, деревянные гребешки… Все, что могло бы сделать ванную узнаваемой и приятной… Но в случае с этой женщиной ничего не помогало. Она вырывалась из рук сестер и просила ее пощадить. И тогда мы с Гаустином подняли архивные документы, отыскали живых родственников этой дамы и всё поняли (при этом я должен признаться, что первым догадался Гаустин). Госпожа Ш. была в Освенциме. Она явно постаралась забыть об этом и никому ничего не рассказывала. Но теперь, когда болезнь вошла в позднюю стадию, то, что женщина всегда старалась вытравить из памяти, снова ворвалось в ее жизнь, как несущийся навстречу поезд. И ей негде было спастись, она не могла укрыться в других воспоминаниях, в другом времени. В одной из своих книг итальянский писатель Примо Леви говорит, что лагерь — это неизбежная реальность, в которой рано или поздно тебя выдергивают из сна жизни. И это ощущение не проходит с годами.

И вдруг вечные утренние вопросы госпожи Ш. о том, нашли ли мы ее мать и живы ли ее братья, получили объяснение. Мы поняли, почему она собирает в столовой объедки и корочки хлеба и прячет их в своем шкафчике. Следовало избегать всего, что могло пробудить память: душа, звука каблучков сестер в коридоре (мы заменили их обувь мягкими тапочками). Ночные лампы были приглушены. Часть помещения столовой мы разбили на уютные отсеки, дабы уменьшить пространство и избежать присутствия больших групп людей. Невольно отдаешь себе отчет, как много вещей в клинике потенциально содержат в себе приметы скрытого насилия, как сказал бы Фуко. Как оказалось, все таит в себе опасность: душевая, столовая, газовая плита, врач в белом халате, который должен поставить тебе укол, освещение, лай собак снаружи, резкий голос, некоторые немецкие слова…

Это был один из редких случаев, в которых Гаустин был готов отказаться пробуждать память.

Новые и предстоящие диагнозы

31

Синдром