Читать книгу "Кто смеется последним - Юрий Львович Слёзкин"

темной комнаты. Где Колибри? Найти ее, схватить, измять и забыть дела, политику, скрипучий, ядовитый голос Панлевеса.

— Итак, смею надеяться…

— Да-да, конечно…

Только у телефона, в кабинете покойного Мопа, Лагиш пришел в себя.

— Я слушаю.

* * *

— Ах, это ты, малютка?

Он слушал долго, улыбаясь, потом крикнул с самодовольным видом:

— Ну хорошо, в час я буду у тебя.

И, бросив трубку на рычаг, увидел Виньело.

Художник сидел за письменным столом в полном одиночестве. Перед ним стояла бутылка рома и чашка кофе. Он с видимым удовольствием собирался закурить сигару.

— А, господин министр! — крикнул он. — Ваше превосходительство, не скажете ли мне, с какого конца обрезают сигару?

Лагиш, смеясь, подошел к художнику. Телефонный разговор вернул ему хорошее настроение.

— Давайте, я вам покажу, — и через мгновенье воскликнул: — Ба, да вы курите те же сигары, что и я!

Конечно, в серебряной бумажке и на бандерольке «Non plus ultra».

— Такие же, как ваши?

— Ну да, совсем такие. Я сам их начал курить недавно. — И Лагиш вынул из бокового кармана золотую сигарницу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ — СВЯЩЕННАЯ ЖЕРТВА

В особняке на улице Марбефф веселились. Шатер стонал от топота и музыки, укромные уголки полны были сдержанного шепота и придушенных вскриков, в столовой у столов скрипели челюсти.

M-me Мопа появлялась всюду, как добрый гений. За нею увивался хвост поклонников. Панлевес со своей сдержанной иезуитской улыбкой рассказывал скабрезные истории из интимной жизни некоторых высоких особ. Один знатный эмигрант царской крови, уныло озиравший с высоты своего саженного роста танцующих, внезапно набросился на одну актрисочку, едва прикрытую газом, и больше с ней не расставался. Лагиш незаметно исчез после того, как, поймав Колибри в одном из переходов, он добился обещания встретиться с ней завтра «по важному делу».

Ванбиккер был особенно благожелателен. Стоя перед Панлевесом и держа в руках недопитый бокал, он смеялся нутряным, лающим смехом, от чего вся его квадратная фигура сотрясалась, как тысячесильное динамо. Положительно, этот вечер ему очень нравился. Он никогда так не веселился, не чувствовал себя таким беззаботным. Все шло как нельзя лучше. Его дочь — Эсфирь — была сегодня в особенном ударе. Одним глазом и одним ухом Ванбиккер следил за производимым ею впечатлением. Ее едкие замечания, остроумные ответы вызывали сенсацию.

— Ваша дочь неподражаема, — говорили ему со всех сторон.

Но особенно дорого было внимание Панлевеса. Этот человек, пользующийся крупным влиянием в бюрократическом и парламентском мире, человек, в руках которого было столько запутанных нитей, столько чужих тайн, особенно интересовал миллионера.

Но Эсфирь едва отвечала на вопросы Панлевеса. Все ее внимание было обращено на никому не известного мужчину в белом бурнусе. Она явно была им заинтересована. Когда он удалялся, она следила за ним глазами.

— У этих девчонок свои причуды, — ворчал себе под нос Ванбиккер.

М-me Мопа вскоре рассеяла его сомнение.

В наступившей по данному знаку тишине, она объявила, что через несколько минут желающие могут присутствовать на сеансе гипнотизма и чтения мыслей известного гипнотизера и мага, приехавшего из Африки Абдаллы-Бен-Сид-Мустафы, и указала на человека в белом бурнусе.

Он поклонился, прижав руку ко лбу и груди. Эсфирь зааплодировала; ее примеру последовали другие. Мустафа торжественно проследовал в комнату с арабесками. За ним вышли еще двое — женщина, закутанная с ног до головы в желтый хаик, и высокий мужчина в костюме александрийского фокусника.

У треножника, где горел неугасимый огонь — алые ленты, освещенные снизу и приводимые в движение электрическим вентилятором, — все трое остановились.

Мустафа шепотом спросил о чем-то александрийского фокусника. Широко улыбаясь, этот последний достал из-за ворота смятый клочок бумажки и протянул ее арабу.

Все трое склонились над веющими лентами, над неугасимым огнем, точно жрецы, готовые приступить к священной жертве.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ — РОМАНТИЧЕСКАЯ

Флипотт стояла за кулисами в короткой тунике, в розовом трико и белой атласной треуголке на голове и смотрела на сцену. Она выступала в этом «Обозрении» сто пятнадцатый раз и все-таки волновалась. Двумя пальцами левой руки она держала две сухие горошины и перекатывала их — если ни одна горошина не упадет, все обойдется благополучно.

Сегодня ей подадут корзину белых лилий от господина, с которым у нее было «деловое свидание». Завтра она закажет новое платье… Пожалуй, можно было бы расстаться с Лагишем, если дело пойдет так же, как началось. Странно только, откуда этот господин все знает. И зачем ему нужно было, чтобы она сегодня вечером вызвала Лагиша к Мадлен? Чтобы предотвратить скандал с Виньело? Но не проще ли было бы…

— Осенью ты уедешь в Италию или Тироль, — прервала ее размышления Мадлен. — Нужно сразу приучить твоего нового милашку к тому, что тут не отделаешься пустяками. Мужчины, как бы они ни были богаты, всегда рады увильнуть от своих обязанностей, и нам нужно напоминать о них. Чем дороже мы себя ценим, тем привлекательнее мы им кажемся. Расчетливость хороша только с законным мужем.

Флипотт задумалась на некоторое время, быстро перекатывая свои горошины. Наконец, она ответила:

— Все это так, но я боюсь, что мои дела помешают мне видеться с Этьеном. А ты знаешь, как это тяжело для меня…

— Конечно. Но что же помешает тебе целоваться с ним, когда это тебе нравится? Когда едут в дальнее путешествие, берут с собой все необходимое. Нужно только уметь устраивать свои дела.

Последние слова Мадлен договорила на сцене. Она начала кружиться, раскачиваться на одном месте и улыбаться в публику. У Мадлен — полные бедра и икры, которые нравятся мужчинам. Туника у нее короче, чем у других, — она делала свое дело, как человек, знающий себе цену.

Флипотт изящнее и гибче. В ее танцах больше стыдливости и сдержанности.

— Можно подумать, что ты танцуешь на балу у монастырок, — говорила ей Мадлен. — Никакое жиго не возбудит аппетита, если оно плохо подано.

В конце акта капельдинер вынес на сцену корзину белых лилий и подал ее Флипотт. Девушка стояла и кланялась, краснея под гримом, чувствуя, что на нее смотрят товарки завистливыми глазами.

— У этой девчонки совсем нет такта…

Конечно, это прошипела премьерша, больше недели не получавшая подарков.

«Ах, боже мой, боже мой,