Читать книгу "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

ждём. И наши танцы, немецкие, все перетанцуем, а также и литовские, и русские.

— Русские танцы? — оживилась Ангелика. — А как их танцуют, расскажи... Я думала, что у русских только водят хороводы.

— О нет! Что ты! — откинулся на спинку стула Николаус. — У них и парные танцы есть, и раздельные. И очень живые есть, как течение ручейка, и плавные — будто течение большой реки...

— Милая Ангелика, — перебил Николауса барон. — Ты разговорами не даёшь гостю ни выпить вина, ни покушать. А он, должно быть, очень голоден. Ты же помнишь — он с дороги.

— Нет, ничего, дядя Ульрих, — оглянулся на барона Николаус. — Удовольствие молодой дамы — это для кавалера превыше всего, — тут он с лукавой улыбкой огляделся по сторонам. — Я бы и показал милой Ангелике, как русские танцы следует танцевать, но не вижу здесь музыкантов.

— У нас в замке есть музыканты, но, думаю, они сейчас не свободны, — не без сожаления заметила девушка. — Рыцарь Герман Хагелькен хорошо играет на лире[37], прямо за душу берёт; рыцарь Эдвин Бурхард как заиграет на волынке, так ноги сами просятся в пляс; а стоит рыцарю Якобу Визе взять в руки лютню, говорят, замолкают даже певчие птицы. Когда же эти музыканты собираются втроём, мы слышим поистине райскую музыку. К сожалению, вряд ли возможно их сейчас позвать. Это время они всегда проводят в молитвах.

— Очень вкусное вино, — оценил Николаус, отставляя кубок.

Барон Аттендорн кивнул:

— Ты, дорогой Николаус, сумел задеть Ангелику за живое. Никто так не любит танцевать, как любит она. Впервые я заметил её любовь к танцам три года назад, когда мы были на свадьбе у дальнего родственника моего — у рыцаря Каспара фон Мённикхузена в поместье Куиметц[38]. Сколько тогда тебе было, Ангелика? Пятнадцать?

— Да, пятнадцать лет, папа. Но это было так давно...

Старый рыцарь Аттендорн улыбнулся:

— Что для Ангелики давно, для меня — как будто вчера. Не покривлю душой и при всём уважении к жениху и его невесте скажу... Ангелика была самая красивая на той свадьбе. Вне всякого сомнения, именно она — моя Ангелика — краса и гордость здешних мест. И кавалеры не оставляли её в покое, все хотели с ней танцевать. И Ангелика танцевала со многими. Другие девушки — были серые мышки возле неё. Я слышал у себя за спиной разговоры; гости говорили, что Ангелика красивее невесты и что очень неосмотрительно было такую красавицу на свадьбу привозить. С этим многие были согласны, а невеста оттого даже тайком плакала.

— Неправда, папа! — воскликнула Ангелика. — Невеста плакала оттого, что плакали старухи, провожавшие её грустными песнями в замужнюю жизнь[39].

Но Аттендорн будто и не слышал возражения дочери:

— Никогда прежде я не видел Ангелику такой счастливой... И вообще, — он бросил на неё взгляд, полный отеческой любви, — вот смотрю я на Ангелику и думаю, что Господь не создал ничего прекраснее женщины.

Ангелика из скромности решила переменить тему, напомнила отцу:

— Наш Удо на той свадьбе отличился.

— Ах да! — вспомнил и барон. — Он куда-то исчез уже на второй день. Мы послали слуг искать его, и они искали его весь третий день. Мы даже начали волноваться. Но напрасно мы волновались. Удо нашли на соседней мызе, возле юбки хозяйской дочки. Наш Удо такой уж человек — везде найдёт себе красавицу, но ни у одной надолго не задержится. Ветреная голова!

Николаус кивнул:

— Я узнаю Удо. Ему всё интересно. Возможно, отсюда исходит его непостоянство. Не доделав одного, он берётся за другое.

— Нам нужно поскорее его женить, — заметил барон. — Быть может, тогда и выйдет из парня какой-нибудь толк.

Посмеялись.

Аттендорн вернулся к тому, что не успел досказать:

— Барон Каспар тоже оценил красоту Ангелики. Он сказал мне, что хочет такую же дочь-красавицу. И он обещал: если Господь дарует ему дочь, то в честь Ангелики даст ей имя, начинающееся на букву «А».

— И что же? Господь даровал ему дочь? — полюбопытствовал Николаус.

— Да. Каспар назвал её Агнес[40], — тут как будто тень пробежала по лицу барона. — Многим рыцарям сейчас, во время войны, приходится тяжело. Особенно тем, чьи поместья не очень хорошо защищены. Иные страдают не только от русских, коварных, вероломных, но и от своих же крестьян; эсты всё чаще бунтуют и учиняют жестокие расправы над господами. Как-то там поживает мой Каспар?.. — он на минуту задумался.

Голос Николауса зазвучал уверенно и звонко:

— Но вам-то, дядя Ульрих, в таком замке некого опасаться — ни русских, ни подлых эстонцев.

Барон огляделся вокруг себя с гордостью:

— О, ты прав, юноша! Мой Радбург — крепкий орешек. Приди под стены его хоть сам царь Иван и начни штурмовать замок — обломает русский царь зубы... А приди хоть и сам Александр Великий, покоривший немало крепостей, — и тот уйдёт, сложив свои лавры у неприступных стен. Замок мой может быть взят неприятелем только в одном случае: если того захочет Бог. Ни одному человеку — пусть под руками у него будут многотысячные полчища — замка этого не покорить. Ибо построен он на крепком месте и с большим знанием дела...

Далее барон Аттендорн говорил о замке много и с любовью. Хотя в имеющихся Хрониках не указывалось, по чьему повелению и чьими руками Радбург начал строиться, но легенды говорили, что место для замка указал будто сам епископ Альберт фон Буксгевден, вооружённый апостол ливов. Это значит, что замку было много более трёх веков; иными словами, Радбург являлся почти ровесником Ливонскому орденскому государству. А вообще, до прихода в эти земли рыцарей, на холме будто располагалось некое древнее поселение туземцев... За всю историю замка враг ни разу не поднялся на его стены и ни разу чужие знамёна не реяли над его башнями. Замок сей давал надёжную защиту рыцарям от нападений туземных язычников, замок устрашал диких литовцев, мечтавших пограбить богатые ливонские усадьбы. Он долгое время был тем порогом, о который спотыкались враждебные соседи и с которого христиане несли язычникам слово истинной веры, он был тем амвоном, с коего лучшие сыны Германии возглашали над этим краем, забытым Богом, учение Христа. Радбург постоянно строился и перестраивался. Прежние хозяева его, как и нынешние,