Читать книгу "Ячейка 402 - Татьяна Дагович"

После того как часы умолкли, Анна шла. Шла так медленно, что путь из комнаты в спальню оказался бесконечно долгим лабиринтом, и ещё длиннее был путь из спальни в кухню. Из кухни в ванную. Тень следовала за ней, то и дело распадаясь на несколько в пересечении света нескольких ламп и снова срастаясь в одну, плотную. Никогда ещё не было столько тишины. Никогда ещё Анна не была так близка к своей подруге, которая отозвалась бы, если позвать её тем именем.

7

День за днём Анна жила, не открывая штор, в потёмках, в собственных выдохах вместо воздуха. Часто думала она о смерти той, застывая в одной позе, уставившись на часы. Становилось скучно без телевизора. Она пускала в ванне кораблики из спичечных коробков, воткнув в центре коробка спичку и зажигая её – вместо паруса.

Однажды вспомнила: пора перебрать Лилины бумаги, и достала большую картонную папку, в которой ничего не было подшито – впихнуто как попало. Выпало несколько фотографий. Анна разложила их у своих ног, на ковре. Знакомое лицо на бумаге подтвердило мысль о мнимости смерти – ведь вот же она, Лиля, и лицо у неё то же, что всегда, та же улыбка.

Взгляд задержался на неудачно распечатанном снимке – случайно или нарочно вставили в принтер обычную бумагу. Снег, распадающийся на радужные точки, из точек Лиля в зимней куртке: три слоя шарфа под подбородком, рот приоткрыт – то ли улыбалась на ветру, то ли что-то говорила фотографу. Такая же, как этим летом, – выглядела даже чуточку старше, проще. Голову склонила к крошечному ребёнку в комбинезоне, которого держала на руках. Надо же… А не верила ей.

Вытянула из папки открытку с белыми цветами. Уголок жёлтый – от чая, что ли. Цветы Анне очень понравились – как красивы иногда бывают цветы на простых открытках! Конечно, лилии. Разглядывая, сначала думала, что это и есть теперь Лиля, её новая сущность; прочитав текст, обычные «успехов, здоровья, денег», разуверилась и отложила. Попалось свидетельство о смерти – его испуганно подсунула под стопку с документами, не посмотрела ни имени, ни фамилии. Отчего-то в пальцах осталась уверенность, будто это законное Лилино свидетельство. Глупости. Кстати, как фамилия? Как фамилия хозяйки квартиры?

Анна попыталась вспомнить – безрезультатно. За время, то ли долгое, то ли короткое, совместного проживания, они свои фамилии не упоминали. А школьные годы… Совсем не вспомнить. Захарова была в классе, Григораш был, Малышев, Кошкина Оля. А Лиля? Вроде бы Лиля не всё время с ними училась, а пришла в четвёртом классе. Отец военный? Нет, или в пятом. Потом год опять не с ними… Где она сидела?

Под конец стала подозревать, что Лиля никогда не училась с ней в одном классе. Как будто была какая-то Лиля в параллельном, но с этой не имела ничего общего.

Лилина фамилия должна была всплыть в документах, однако не всплыла. Настоящих документов здесь и не было – всё какие-то безымянные столетние квитанции, расписки, отсохшие страницы учебников. Одну фотографию Анна брезгливо отбросила – там Лиля выглядела совершенно непристойно, явно пьяная, в самом деле, какая-то распухшая, и глаза её прямо сверлили с бумаги.

В самом низу лежало маленькое письмо без конверта и даты. «Здравствуйте, дорогие мои! У меня всё в порядке, устроился хорошо – на втором уровне. Всё необходимое дали. Нам здесь весело, нас развлекают, как могут, я бы был совершенно счастлив, ели бы вы были рядом. Почему не отвечаете? Я делаю всё для того, чтобы мы быстрее встретились. Я обязательно скоро вернусь. Передайте хоть пару карт, чтобы я знал…» Дальше бумага затёрта, замята, буквы, которые кое-как можно было угадать, не складывались в осмысленные слова.

Анна бы пересмотрела всё по второму кругу, но глаза разболелись, и хотелось спать, уснуть не сходя с места. Аккуратно сложенные бумаги вернулись в папку, папка легла в выдвижной ящик, и Анна уснула на ковре, прямо в прямоугольнике. Ей приснилось, что она на дискотеке (что на самом деле с ней случалось всего три раза) и танцует рядом с Лилей, потом теряет Лилю из виду, потому что вокруг много других девушек, и все они танцуют. Анна точно определила, что это за клуб – по утрам приходилось его обходить, чтобы попасть на автобусную остановку. Очень много девушек, абсолютно одинаковых, и всем очень весело с музыкой, но Анна никак не могла понять, какая из этих девушек – она сама, потому что макияж у всех был одинаковый. Искала, искала – просто тошнит. Неприятный сон.

Со временем между Анной и человечками от часов установилось взаимопонимание. Как-то, когда ей было особенно одиноко за сдвинутыми шторами, она расставила глубокие Лилины пиалы на ковре и налила в них вина из розовой бутылки. Сама села на диван. Человечки показались очень скоро. Сначала опасливо высовывались из-за штор, потом выползли на четвереньках и так же, на четвереньках, нагнувшись над пиалами, стали лакать.

Было что-то мерзкое в них, но Анна пересилила отвращение – с кем ей ещё общаться, не с уполномоченными духами же! Потом, словно в благодарность, человечки стали танцевать. Она, глядя на них, несдержанно, по-детски хохотала. Масса удовольствия!

«Ещё! Ещё танцуйте!» Они смотрели печально, но ничего не говорили (они вообще никогда ничего не говорили) и танцевали. В этот день она разрешила им не выходить в полночь – боялась, что не выспятся. Да и ей самой ночью нужна была тишина.

Потому что ночью она включала электричество и ходила на цыпочках и смотрела, как дрожит провод лампы, как блестит стекло, как вздрагивают под сквозняком шторы. Иногда слышала в тишине бессильный мат соседей сверху (опять их дочка за полночь пьяная вернулась?), прикладывала палец к губам. С некоторых пор над потолком по ночам играли на фортепьяно, довольно неумело – даже Анна, безо всякого музыкального прошлого, слышала, что неумело. Казалось, кто-то, кто много лет назад выучился игре, пытался теперь восстановить утерянные навыки. Она гадала – играют ли в той же квартире, что матерятся, или в другой.

На душе становилось теплее от незримого присутствия соседей. «Я люблю людей», – однажды поняла с удивлением Анна. Раньше она обрадовалась бы, поймав себя на такой мысли, потому что её отношения с окружающими всегда были какими-то натянуто-двусмысленными, словно её не хотели принимать в общелюдской кагал. Теперь – не приняли, и она любила их, как сирота, потому что не могла без них.

Она прекрасно знала, что, стоит открыть дверь, выйти на площадку, подняться, позвонить в чужие двери, попросить, скажем, спичек… и никто не откроет, бессильная не запертая дверь заскрипит и откроется сама, представляя взору пустое разваленное жилище.

Или?

Или её выманивают духи, которые не могут войти в квартиру Лили по каким-то личным причинам? Например, в комнатах снизу и сверху стоят аудиоколонки, издающие бытовые звуки: льющаяся вода, выкрики, телевизоры. И звуки пугающе повторяются, будто у диджеев всего два-три диска. Но и в её первой, настоящей жизни звуки из-за стен тоже повторялись в определённом ритме: «большая гулька» – три раза в год, «большой скандал» – два раза в месяц, последний российский детективный сериал – раз в день, рэперские песни – два раза в день.