Читать книгу "Птицы его жизни - Екатерина Вильмонт"

– А у нее детей нет?

– Вроде бы есть.

– Что значит вроде бы?

– Ну, сын давно взрослый, но они в ссоре. И он исчез. Жестокий, видимо, человек…

– Ну, мало ли как складывается жизнь… – пожал плечами Мирослав. Довольно равнодушно.

По моим расчетам, если он Константин Борисов, то должен был бы спросить, как зовут эту несчастную женщину. Но он не спросил. И я решила пока сменить тему.

– А где у тебя предстоит выставка?

– В Копенгагене.

– А… И когда это будет?

– В начале декабря. Может, приедешь?

– Не знаю пока… Я оторвала тебя от работы?

– Это совсем неважно.

Он неотрывно смотрел на меня.

– Скажи, а твой шеф… он к тебе не пристает?

– Господи, нет, конечно!

– Он что, такой старый? Ты же невероятно привлекательная женщина, невероятно…

– Ну, спасибо, только если бы он приставал, я бы не стала с ним работать. А ты, кстати, тоже ко мне не пристаешь, – засмеялась я. – Впрочем, сейчас ведь это опасно…

Его лицо болезненно исказилось.

– Знаешь, я хочу сказать… откровенно… Я, наверное, люблю тебя, постоянно о тебе думаю, хочу до безумия, – его голос охрип, – но я пока что… не имею права, что ли… да, не имею права, я хочу быть честным с тобой… Больше всего на свете я хочу уехать навсегда отсюда, вернуться в Москву, быть с тобой, жениться на тебе, но… Есть одно «но», ценой в сто тысяч евро… – горько усмехнулся он.

– Ты должен эти деньги той женщине, да?

– Как ты все про меня понимаешь… Да. Я должен эти деньги ей. И пока не верну, не могу уехать. Понимаешь? Но я отдам, ты не думай! Я с утра до ночи торчу в мастерской, эта выставка в Копенгагене… я должен показать там новые работы… Домбровский заказал мне панно с танцовщицами… Он щедро платит…

– Кто такой Домбровский?

– Человек, который купил амфоры. Он коллекционирует керамику и очень высоко оценил мои работы…

– Ну что ж…

– Глаша, милая моя, я, конечно, мог бы сейчас повести тебя в какой-то отель… Но это было бы… нечестно. Я совершенно не бабник, я всегда был достаточно привередлив в этом вопросе, но… но ты для меня сейчас весь свет в окошке…

Ему было трудно говорить, он сжимал и разжимал руки, сплетал пальцы так, что белели костяшки. А руки такие большие, такие красивые… И у меня комок стоял в горле. И вдруг зазвонил мой телефон, Марьяшка!

– Алло!

– Глашка, это Андрей Олегович звонит! – со смешком произнесла она.

Я опомнилась. Момент был подходящий.

– Да, Андрей Олегович! Нет, я сейчас встречаюсь со знакомыми. Нет-нет, все в порядке. До вечера, Андрей Олегович.

Мирослав был бледен, на лбу выступил пот.

– Шеф звонил, – объяснила я.

– Чего хотел?

– Спрашивал, не скучаю ли я.

– А как его фамилия?

– Борисов. Андрей Олегович Борисов.

– А… Ну бог с ним. Скажи мне честно, ты… ты дождешься меня?

– А сколько ждать, Котя?

– Что? – он смертельно побледнел. – Как ты меня назвала?

– А разве я ошиблась? Разве ты не Константин Борисов?

Он сидел, опустив голову. И вдруг поднял на меня совершенно несчастные, даже, пожалуй, испуганные глаза. По-детски испуганные.

– Но… Как ты догадалась? А, ты, вероятно, видела мои фотографии… у них?

– Нет, у них, как ты выражаешься, не осталось ни одной твоей фотографии, только одна детская… И по ней в компьютере удалось воссоздать…

– А кто постарался? Андрей Олегович?

– Нет. Частный детектив, которого наняла твоя мама, она ищет тебя…

– И ты сказала, что знаешь меня?

– Я сказала, что на том снимке ты похож на Мирослава Гончара, гончара по профессии. А Людмила Арсеньевна усомнилась… Сказала, что ты в юности был страшным снобом и никогда бы не назвался Гончаром, занимаясь этой профессией.

– Знаешь, она права… Но дело в том, что я уже был Мирославом Гончаром, когда начал учиться гончарному делу.

– Как это?

– Я, кажется, говорил тебе, что в юности был связан с криминалом. А когда я решил слинять, надо было поменять имя… Короче, мне помогли с документами, и на Дальний Восток я подался, уже будучи Гончаром. Признайся, ты приехала сюда по заданию моей… матери?

– Глупости! Я приехала сюда по работе.

Я вдруг испугалась, а вдруг он захочет увидеться с отцом? Что я тогда буду делать? Вот это узел завязался… С ума сойти…

– Скажи мне, а почему все-таки ты так круто порвал с родителями?

– Прости, я не хочу сейчас исповедоваться. Не готов пока.

Я сидела на диванчике, а он на стуле. Он вдруг пересел ко мне, обнял, поцеловал в шею, в ухо, в щеку. И зашептал:

– Глашенька моя, девочка, любимая моя… Прости ты меня, дурака, задурил я тебе голову… Я вдруг, вот сейчас, понял, что я кругом должен, и Анетте, и родителям, и тебе… В долгах, как в шелках… Ну что я могу тебе дать? У меня же ничего нет, абсолютно ничего… Зачем я тебе такой сдался? Прости, прости меня…

Его горячечный шепот обжигал мне лицо, смысл его слов плохо доходил до меня.

– Погоди, мне не за что тебя прощать и мне совершенно не важно, есть у тебя что-то или нет. Мне абсолютно ничего не нужно от тебя, кроме тебя самого, потому что я, кажется, тоже люблю тебя. Но скажи мне, бога ради, почему ты порвал с родителями?

Он пересел обратно на стул и уронил голову на руки.

– Скажи, эту историю с цветком и… мамой… ты выдумала, чтобы разжалобить меня?

– Бред! Я ничего не выдумала, это чистая правда. Котя, я хочу понять! – взмолилась я. – Что ты с ними не поделил? Они такие хорошие люди!

– Может быть… Может быть и хорошие… Я уже не знаю. Но они для меня были тогда… непереносимы… Непререкаемый авторитет отца в семье… Деспотическая любовь матери… Они вмешивались во все! Мать отбраковывала девушек, появлявшихся на моем горизонте… Отец требовал, чтобы я учился на экономиста, чтобы помогать ему на фирме. Я честно попробовал, но не выдержал. Меня тянуло в какую-то совсем иную сторону… я хотел петь… Мать привела свою подружку из Гнесинки, и та вынесла вердикт – способностей ноль! Подозреваю, мать подговорила ее. Но я не поверил… Решил назло им поступить в консерваторию, уехал в Саратов, попробовал поступить в их консерваторию, мне сказали, голос есть, но нет перспективы. Почему, я так и не понял. Но в Саратове я познакомился с одним парнем… И он вовлек меня… Я тогда был конченым идиотом… подумал, вот загребут меня, тогда они попляшут… Но не загребли. Наоборот, я оказался ловким, с отличной интуицией, начал хорошо зарабатывать. Родителям говорил, что подрабатываю репортером в какой-то газете. Мать поверила, а отец проверил. И устроил мне такую выволочку… Ну, я не выдержал и сказал, что ухожу от них, раз в год, в день своего рождения, буду присылать им открытку… И пусть не вздумают искать меня. Я сам хочу построить свою жизнь, без их вмешательства. Вот как-то так…