Читать книгу "Посадочные огни - Анна Яковлева"

Галкина отозвалась не сразу:

– В каком смысле?

– В смысле похмелья. Ты что, не видишь, человеку срочно нужно поправиться!

– Да не слепая, вижу! Могу представить, во что он квартиру превратит!

– Думай о хорошем!

– Как будто это так просто! А ты… – открыла рот Галкина, опять порываясь спросить: вместе была с Пиратом или на самом деле встретила его в подъезде? Не спросила. Какая, к черту, разница, если она едет в деревню?

– Что? – Валентина, не отрываясь, смотрела на дорогу.

– Ничего.

Пока Валентина петляла по улицам города, Маргарита еще держалась. Но когда глянцевая машина вырвалась на сельский простор и перед глазами замелькали заброшенные склады, изуродованные стрижкой тополя вдоль дороги, одинокие избы и бескрайние, засеянные озимыми поля, Галкину пронзила такая смертная тоска, что, не будь рядом Валентины, она завыла бы в голос.

– Раньше жизнь хоть мимо проходила, а теперь даже мимо не пройдет: где она, а где я… – дрожащими губами произнесла Маргарита.

– Маргош, не вешай нос раньше времени! Мы еще повоюем! Будешь ездить на работу в электричке – так многие делают!

Опять эти «многие»…

Знание психологии и сочувствие – суть разные материи. Валентине не понять, что переживает сейчас сестра. Объяснить? Маргарита разделяла точку зрения Зинаиды Гиппиус: «Если надо объяснять, то не надо объяснять». Сестра, у которой машина стоит два с половиной лимона, не сможет понять проблем Марго.

Нет смысла кому-то что-то объяснять, все равно не поймут. И та женщина, которая продала ей квартиру, тоже ничего не объясняла, потому что знала – не поймут. А начнешь объяснять, получится жалоба, обвинения в чей-нибудь адрес, стон. Так что лучше молчать.

– Ты, Валь, на облаке живешь! Где она, эта работа? Я два месяца искала. Уборщица и та должна быть не старше тридцати и чтоб 90-60-90. Вот в Европе женщина на пенсии свой магазинчик, салончик, ресторанчик открывает, не то что у нас!

На этой похоронной ноте разговор оборвался, и до самой Марфинки сестры молчали.

Готовясь к переезду, Маргарита в который раз пыталась представить себя пастушкой, а жизнь в деревне – лубочной пасторалью.

В воображении рисовался аккуратный, уютный домик под черепицей, за ярким забором. Ставенки, чистые оконца, запах нагретых на солнце яблок (груш, абрикосов, слив), ароматы душицы, мяты, полыни, пение птиц. Кружевные занавески, домотканые дорожки, покой и уединение. В конце концов, Пушкин в Болдине создал свои лучшие творения!

Постепенно подавленное состояние сменилось апатией.

«Есть свои прелести в деревенской жизни, – утешала себя Маргарита, – теперь можно не беспокоиться о том, как выглядишь, во что одета, обута».

Маргарита не была в деревне больше десяти лет, с похорон матери, и улицу, конечно, не узнала. Впрочем, дом тоже не узнала.

А когда узнала, апатию как ветром сдуло: захотела назад, в город, к черту, к дьяволу, в чужой особняк горничной с проживанием, только не в эту избу на курьих ножках!

За серым, зацелованным дождями трухлявым забором, насмехаясь над Галкиной, стояла невообразимая развалюха с крыльцом набекрень. Где-то между крыльцом и скатом поросшей мхом шиферной кровли торчала щербатая труба. Картину дополняла ворона, чистившая перья на краю трубы. Ни намека на цветочки, спелые яблоки (груши, сливы, абрикосы), аромат мяты, душицы или полыни. Апартаменты для Бабы-яги. Финиш.

Валентина, глядя на это великолепие, перешла на латынь:

– Ne quid nimis.

– А? – по-простецки открыла рот Марго.

– Ничего лишнего, – перевела адвокат Ильющенкова, – ладно, вылезай, приехали.

Стыдясь своего малодушия, Маргарита захлюпала носом.

– Что? – Валентина не была сентиментальной, но и жестокой она тоже не была. – Может, к нам поедешь?

– Ты же знаешь, у нас с твоим Николашей идиосинкразия друг на друга.

– Тогда не ной, – заорала Валентина, – а то я чувствую себя детоубийцей! – И она с остервенением принялась выгружать сумки из багажника: – Помогай!

Пыхтя, дотащили сумки до крыльца. Валентина с досады выругалась:

– Где мужики наши, а?

Достала с притолоки ключ от навесного замка.

Дверь скрипнула и качнулась, приглашая Маргариту в детство.

– Я сейчас сбегаю скажу соседке, что мы приехали, – предупредила сестру Валентина, спускаясь с крыльца, – ты пока проходи, осмотрись.

– К Зинке Резник, что ли?

– Да. Я ей приплачивала немного. Так, сущие пустяки, но дом в целости и сохранности. Еще Зинка за садом ухаживает, варенье и себе, и мне варит. В этом году вишни было – завались.

Шаги Валентины затихли, а Галкина так и стояла перед открытой дверью в темные сени и как завороженная смотрела на молчаливое приглашение, не решаясь перешагнуть порог. «Вот елки-палки, – в волнении подумала она, – это не порог, это роковая черта, Рубикон практически. Смогу я вернуться в город, если переступлю эту черту? А если смогу, то когда?»

– Носит ее где-то. – Валентина взбежала на крыльцо, толкнула дверь.

Маргарита вошла следом за сестрой.

Запах старого нежилого дома слегка контузил Маргариту. Она отшатнулась, полы зашлись скрипом.

– Господи, – Галкина обмерла, – провалюсь сейчас под пол на фиг и шею сверну.

– Нет, – успокоила сестру Валька, – ты не помнишь, ты летала, а отец полы менял лет пять назад. Они просто рассохлись.

Отец.

Сразу после смерти мамы отец привел в дом женщину.

«Нет, не сразу привел, – припомнила Маргарита, – попытался получить благословение дочерей». С благословением не все вышло гладко.

Валентина отнеслась к желанию отца с библейским смирением (или самурайским равнодушием?), а Маргарита была шокирована.

– Маме бы такое в голову не пришло! – в сердцах сказала она тогда отцу.

– Сорока дней не прошло, – шушукались старушки на поминках, качали головами, – слабый Михаил.

Отца это не остановило, но с Маргаритой они больше не виделись, под скрип полов вспомнила Галкина, так, иногда созванивались – и все. И на похоронах она не была – экипаж выполнял рейс то ли в Южно-Сахалинск, то ли в Петропавловск-Камчатский, замены ей не нашли. Откупилась от последнего долга перед родителем деньгами.

– Слушай, – вывела Маргариту из задумчивости сестра, – а давай диван передвинем к окну?

– Зачем?

– Как зачем? Он здесь не на месте! Не видишь, что ли?

Маргарита ничего не видела, кроме того, что этому дивану самое место на свалке.

Шифоньер времен хрущевской оттепели, круглый стол, сервированный запустением, в окружении стульев из лозы и этот диван – вот и вся обстановка. При маме дом еще был домом, а после мамы стал дачей.