Читать книгу "Обрыв - Иван Гончаров"

— Для этого не нужно быть женихом, а просто другом, чтоб исполнить поручение.

— Если буду писать и посещать — тогда что? — запальчиво заговорил Волохов, как будто напрашиваясь на дерзость.

— Не знаю, как примет это Вера Васильевна. Если опять даст мне новое поручение, я опять сделаю, что ей будет нужно.

— Какой вы послушный и почтительный друг! — сказал с злой иронией Марк.

Тушин поглядел на него с минуту серьезно.

— Да, вы правы, я такой друг ей… Не забывайте, господин Волохов, — прибавил он, — что вы говорите не с Тушиным теперь, а с женщиной. Я стал в ее положение и не выйду из него, что бы вы ни сказали. Я думал, что и для вас довольно ее желания, чтобы вы не беспокоили ее больше. Она только что поправляется от серьезной болезни…

Марк молча ходил взад и вперед по лужайке и, при последних словах, подошел к Тушину.

— Что с ней было? — спросил он почти мягко.

Тушин молчал.

— Извините меня, я горячусь, знаю, что это глупо! Но ведь вы видите, что и я — как в горячке.

— Очень жалею; стало быть, вам самим нужен покой… Вы дадите какой-нибудь ответ на эту записку?

Марку не хотелось отвечать ему.

— Я сам отвечу, напишу…

— Она положительно отказывается от этого — и я могу дать вам слово, что она не может поступить иначе… Она больна — и ее здоровье требует покоя, а покой явится, когда вы не будете напоминать о себе. Я передаю, что мне сказано, и говорю то, что видел сам…

— Послушайте, вы ей желаете добра? — начал Волохов.

— Конечно.

— Вы видите, что она меня любит, она вам сказала…

— Нет, этого я не вижу, и она мне не говорила о любви, а дала вот эту записку и просила подтвердить, что она не может и не желает более видеться с вами и получать писем.

— Какая нелепость — мучаться и мучать другого! — сказал Марк, вскапывая ногой свежую, нанесенную только утром землю около дерева. — Вы могли бы избавить ее от этой пытки, от нездоровья, от упадка сил… от всего — если вы… друг ей! Старуха сломала беседку, но не страсть: страсть сломает Веру… Вы же сами говорите, что она больна.

— Я не говорил, что она больна от страсти…

— От чего же расстроена?

— От того, что вы пишете к ней, ждете в беседке, грозите прийти сами. Она не переносит этого — и только это поручила передать.

— Она только говорит так, а сама…

— Она говорит всегда правду.

— Почему она дала это поручение вам? — вдруг спросил Марк.

Тушин молчал.

— Она вам доверяет, стало быть, вы можете объяснить ей, как дико противиться счастью. Ведь она не найдет его там, у себя… Вы посоветовали бы ей не мучать себя и другого и постарались бы поколебать эту бабушкину мораль… Притом я предлагаю ей…

— Если б вы умели понять ее, — остановил его Тушин, — то давно бы знали, что она из тех, кому «объяснять» нечего и «советовать» нельзя. А колебать «бабушкину мораль» я не нахожу нужным, потому что разделяю эту мораль.

— Вот как! Вы удивительный дипломат, отлично исполняете поручения! — раздражительно сказал Марк.

Тушин молчал, наблюдая за ним и покойно ожидая, что он, волей или неволей, а даст ответ.

Это молчаливое спокойствие бесило Марка. Сломанная беседка и появление Тушина в роли посредника показали ему, что надежды его кончаются, что Вера не колеблется больше, что она установилась на своем намерении не видеться с ним никогда.

В него тихо проникло ядовитое сознание, что Вера страдает действительно не от страсти к нему, — иначе она не открылась бы бабушке, и еще менее Тушину. Он знал и прежде ее упрямство, которого не могла сломать даже страсть, и потому почти с отчаянием сделал последнюю уступку, решаясь жениться и остаться еще на неопределенное время, но отнюдь не навсегда, тут, в этом городе, а пока длится его страсть. Он верил в непогрешимость своих понятий о любви и предвидел, что рано или поздно она кончится для обоих одинаково, что они будут «виснуть один другому на шею, пока виснется», а потом…

Он отдалялся от этого «потом», надеясь, что со временем Вера не устоит и сама на морали бабушки, когда настанет охлаждение.

Теперь и эта его жертва — предложение жениться — оказалась напрасною. Ее не приняли. Он не опасен, и даже не нужен больше. Его отсылают. Он терпел в эту минуту от тех самых мучений, над которыми издевался еще недавно, не веря им. «Нелогично!» — думал он.

— Я не знаю, что я сделаю, — сказал он все еще гордо, — и не могу дать ответа на ваше дипломатическое поручение. В беседку, конечно, не приду, потому что ее нет…

— И писем не будете писать, — давал за него ответ Тушин, — потому что их не передадут. В дом тоже не придете — вас не примут…

— Кто: вы? — злобно отозвался Марк, — что же вы, стеречь станете?

— Стану, если Вера Васильевна захочет. Впрочем, здесь есть хозяйка дома и… люди. Но я полагаю, что вы сами не нарушите приличий и спокойствия женщины…

— Черт знает, что за нелепость! — рычал Марк, — выдумали люди себе кандалы… лезут в мученики…

Ему все еще хотелось удержаться в позиции и удалиться с некоторым достоинством, сохраняя за собой право не давать ответа. Но Тушин уже знал, что другого ответа быть не может. Марк чувствовал это и стал отступать постепенно.

— Я еду скоро, — сказал он, — через неделю… Не может ли Вера… Васильевна видеться со мной на одну минуту?..

— Не может положительно: она больна.

— Лечат, что ли, ее?

— Ей одно лекарство: чтоб вы не напоминали о себе…

— Я ведь не совсем доверяю вам, — едко перебил Марк, — вы, кажется… неравнодушны к ней — и..

Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и потревожит Веру. Ему хотелось положить совсем конец этим покушениям.

— Если мне не верите — то у вас есть доказательство, — сказал он.

— Расписка — да. Это ничего не значит. Страсть — это море. Сегодня буря, завтра штиль… Может быть, уж она теперь жалеет, что послала вас.

— Не думаю; она бы предвидела это и не послала бы. Вы, как я вижу, вовсе не знаете ее. Впрочем, я передал вам все — и вы, конечно, уважите ее желания… Я не настаиваю более на ответе…

— Ответа никакого! Я уеду…

— Это именно тот ответ, который нужен ей…

— Не ей, а вам, да, может быть, романтику Райскому и старухе…