Читать книгу "Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер"

роман читали. Правда, в нашей стране «Гений» так никогда и не был полностью переведен. А случись такое, роман едва ли смог бы пройти через цензуру. В нем фигурируют сцены, которые тогда можно было счесть за неприличные, и, что еще важнее, это, в общем, роман без Бога, более того — обыгрывающий гностическую тему «тайного знания», к которой Церковь всегда относилась отрицательно. Отрывок из романа, а именно тот самый эпизод нечаянного свидания в лесу и тайного судилища, о котором мы упоминали, перевел в начале XIX века молодой литератор Яков Иванович де Санглен (1776—1864)[335], человек неясного, возможно, аристократического происхождения — из французского дворянства. Впоследствии Санглен сделал совсем другую, не литературную, но весьма головокружительную карьеру — стал во главе тайной полиции при Александре I. Авантюрное начало было свойственно, как видим, не только Гроссе, но и его переводчику. Оценку переводу и личности переводчика дал В.Э. Вацуро в своем замечательном исследовании истории готического жанра в России[336]. Приметным вкладом Я. Санглена в историю русской литературной и общественной жизни стали его мемуары. Впрочем, составляя эти свои «Записки», которые охватывали период русской жизни с 1796 по 1831 год, Санглен представил себя там как попавший в реальные исторические обстоятельства персонаж готического романа — доблестный рыцарь, борющийся с происками явных и тайных врагов, а также с перипетиями судьбы. Этот образ — пишет В.Э. Вацуро — «<...> как факт литературного сознания <...> был сколком с героев Шиллера и его подражателей»[337]. По мнению этого исследователя, «Гений» К. Гроссе — типичный вариант готического романа и романа о тайных обществах[338]. Поэтому он и привлек внимание Санглена, который сам был склонен к сюжетам такого рода. Его «Записки» — «уникальный случай усвоения немецкого Geheimbundroman (романа о тайных обществах. — Р. Д.) путем растворения его в мемуарном повествовании»[339].

Соглашаясь с тем, что К. Гроссе многим обязан готической прозе, примем также во внимание, что он вносит в свой роман самые свежие веяния эпохи. В предисловии к четвертой части автор пишет, что хотел бы не только понравиться публике, но и растрогать ее. Возможно, Гроссе даже вступает в полемику с Шиллером, который в своем «Духовидце» был далек от какой-либо чувствительности. Герой-повествователь в романе «Гений» гораздо более стоек по отношению к духовным соблазнам, чем вечно сомневающийся шиллеровский принц.

В том же запоздалом предисловии Гроссе от имени своего персонажа обращает внимание читателей на достоверность изображенных лиц и событий. Они заслуживают душевного интереса, это — «памятник моим дражайшим друзьям», в котором присутствуют «черты собственного характера», и вообще «многие картины в этой истории срисованы с натуры» (с. 310 наст. изд.). Конечно, такие уверения — скорее всего, литературный прием, но они показательны — Гроссе стремится достучаться до читательского сердца, вызвать сочувствие к своему авторскому «я» (начало культуры романтизма: личность автора выступает на передний план!) и к созданным в романе лицам. «Чтобы описать все те чувства, которые я хотел видеть в своих героях, — пишет он, — я должен был часто создавать совершенно новый язык, и все же часто мне не удавалось выразить себя вполне, и я уже почти желал сжечь написанное» (с. 311 наст. изд.). «Не думаю, — скромно рассуждает писатель, — что мне было по силам дать образец совершенного романа, но гляжу теперь с удовольствием на творение моих сладчайших часов, в которое я вложил всю душу» (с. 310 наст. изд.).

В этих словах — и дань модной сентиментальности, и косвенное желание оправдать себя как литератора перед теми, кто знал о его мистификациях и сомнительных похождениях, и сознание своего литературного дара. Возможно, хлопоча о том, чтобы публика обратила внимание на его героев и на достоверность их характеров, Гроссе преследовал собственные, как сказали бы теперь, рекламные интересы — расширение круга потенциальных покупателей его книг. Но история литературы убеждает нас в том, что эти герои действительно увлекли молодежь. Фигура неунывающего и «непотопляемого» молодого человека, переламывающего несговорчивую судьбу, — это ведь был «бренд» эпохи, в которую ровесник Гроссе и его героя, честолюбивый и талантливый бедняк-корсиканец Буонапарте, стал вершителем судеб Европы. Казалось, еще немного — и любой молодой талант сможет подчинить себе и фантазию, и реальность. Будущий крупный прозаик и драматург немецкого романтизма Людвиг Тик в 1792 году в восторге читает вслух своим друзьям роман Гроссе и весь захвачен его ужасами. Девятнадцатилетний Эрнст Теодор Амадей Гофман пишет другу в 1795 году: «Это был превосходный вечер, когда я читал последнюю часть “Гения”, — моя фантазия пировала, <...> сладкие мечты о радостном будущем отуманивали мои чувства <...>»[340].

Кем бы ни был К. Гроссе в своей бурной жизни, он написал хороший роман.

III

Третий публикуемый нами роман принадлежит, так же как и «Гений» К. Гроссе, к числу литературных потомков шиллеровского «Духовидца». И подобно автору «Гения», этот третий автор также по-своему сузил круг проблем, которые поставил Шиллер, и упростил их. Козни заговорщиков, жаждущих власти, здесь примитивнее, а обличителем и истребителем злого умысла является уже почти супергерой будущих полицейских романов и фильмов. Немалую роль играет в этом романе разбойничья тема, восходящая также к Шиллеру, но не к «Духовидцу», а к его знаменитой драме «Разбойники» (1781). Появление в литературе образа благородного разбойника было подсказано фольклорными традициями, сложившимися у многих народов. Но Шиллер построил характер своего героя Карла Моора на философско-психологических противоречиях между разбоем и благородными намерениями неординарной личности. Правда, от идеи этого произведения, заключавшейся в том, что нельзя добиться справедливости, творя зло, у подражателей Шиллера осталось только восхищение разбойником как мстителем и героем.

Автор романа Генрих Даниэль Цшокке (1771—1848), почти ровесник Карла Гроссе, прожил жизнь, также богатую приключениями и сменами социальных масок. Его бурная общественная деятельность была связана с событиями Великой французской революции и с социальными бурями в Швейцарии. Генрих Цшокке поселился в альпийской республике после того, как ему не удалась университетская и политическая карьера в родной Пруссии[341]. Многие годы писатель боролся за укрепление демократии в швейцарских кантонах Граубюндене, Тессине, Ааргау. В этом последнем он обосновался с 1796 года и оставался до конца своих дней, пережив три революционных взрыва — 1790-х, начала 1830-х и середины 1840-х годов.

Генрих Цшокке побывал актером бродячей труппы и церковным проповедником, затем приобрел известность как педагог — соратник и единомышленник Генриха Песталоцци. Педагогические инновации этого знаменитого швейцарского педагога 18-го столетия, заботившегося о народной нравственности, о просвещении и