Читать книгу "Вкратце жизнь - Евгений Бунимович"

Для местных мы были пришельцами, инопланетянами, жителями далекой планеты Москва.

Валютой здесь служили не рубли-копейки – на них в сельпо можно было купить разве что соль, водку и спички.

Если повезет – еще и хлеб. И больше ничего.

Настоящей твердой валютой оказались дальновидно высланные продукты, особенно копченая колбаса, которую, как и москвичей, никто здесь никогда не видел. За полбатона колбасы могли и баню растопить, и картошку на всех сварить, и ночлег найти для оравы столичных балбесов.

Вначале было интересно все, но где-то на пятом десятке обозреваемых достопримечательностей мы сломались, заскучали.

Густав обижался. Он все с тем же блеском сыпал датами, именами, цифрами (расстояние от пола до купола, площадь алтарной части, диаметр подкупольного барабана), а ребята слушали вполуха, разбредались кто куда.

В оправдание напомню, что лет нам было пятнадцать – шестнадцать, а в это время больше смотрят не на достопримечательности вокруг, а друг на друга на фоне этих достопримечательностей. И это естественно.

Кризис разразился у величавых стен Кирилло-Белозерского монастыря.

По плану мы должны были наутро топать километров двадцать в Ферапонтово, но ни сил, ни воли на очередной марш-бросок не нашлось.

Жилистый Гусь настоял на своем и с групкой добровольцев все же отправился пешком, остальные тоже настояли на своем и загрузились в попутные грузовики.

Двое умников-бэшников в последний момент все-таки присоединились к группе пеших энтузиастов, поскольку недоиграли накануне партию в шахматы вслепую, на ходу.

Когда мы проезжали мимо бредущей вдоль дороги цепочки, слышалось: “Ферзь b3 – f7” – “Король e7 – d8…”

В то лето мы видели немало церквей и монастырей, икон и фресок. Но увидел я Николая Святителя под сводами церкви в Ферапонтовом монастыре.

А может, это он меня увидел.

Дионисий с сыновьями собирали цветные камни тут же рядом, на берегу Бородаева озера, и на их основе делали краски для монастырских фресок.

Я пошел на озеро, нашел похожие камни, как будто все это было вчера (летом 1502 года).

Камешки были шелковистые, мягкие, они крошились и оставляли отчетливый цветной след на белых прибрежных булыжниках.

Дионисиевы камни до сих пор лежат где-то на антресолях, целая гамма охры – от самой светлой до темной, почти шоколадной.

Еще в Москве мы обнаружили на карте еле заметный разрыв тонкой ниточки дороги у деревни со сказочным названием Чарозеро. Решили – как-нибудь прорвемся.

Сейчас все просто – пара кликов в интернете и читаешь чей-то вопрос: “Привет! Не подскажете, дорога Чарозеро – Каргополь в каком состоянии будет? Там вообще можно проехать?”

И тут же ответ: “Если у вас не танк, то не советую перемещаться по участку Чарозеро – Каргополь. В советские времена там вроде еще был зимник, ну а летом – вообще болота непролазные…”

На все наши расспросы немногочисленные жители глухоманной деревни отвечали уклончиво: там вроде как болота, никто у нас в ту сторону не ходит… И почему-то отводили глаза.

Идти на свой страх и риск мы не решились. Подходящего танка под рукой не нашлось.

Зато в поле обнаружился ржавый кукурузник, брюхо которого было крайне подозрительно стянуто канатом. Договорились, заплатили, разбились на группы, полетели.

Девчонки заблевали весь салон кукурузного чартера. Запах в салоне при этом не изменился.

В такой обстановке лучше смотреть в мутный иллюминатор.

Все мои познания о болотах сводились к собаке Баскервилей, которая на фоне простиравшегося под нами казалась дрессированным пуделем.

Мелькнули караульные вышки, бараки. Лагеря? Померещилось?

Хотя Густав все часовни и монастыри показывал под углом исключительно искусствоведческим, нечто богоугодное в нашей авантюре, видимо, все же было.

Бог нас хранил, иначе никак не объяснить тот невероятный факт, что ничего уж совсем серьезного в пути с нами не стряслось. Хотя есть что вспомнить.

Когда уплыли в Кострому, на пристани забыли Яшу Барского – никто и не заметил пропажу. Он нас чудом догнал на левых перекладных катерах.

Когда мы спали в спортзале, не помню уже где, мрачная местная шпана влезла в разбитое окно.

Была и драка в кровь с допризывной пьянью на перроне, хорошо поезд подошел.

В каждом городке голодные походники первым делом искали почту. Помимо спасительных продуктовых посылок мы получали письма от родителей и писали короткие ответы в мужественном стиле первопроходцев.

Шла активная переписка и с ЭлПэ.

Ее незабываемый дачный адрес: тупик Энгельса, 6.

ЭлПэ

Густав учил истории бэшников, а нас учила Людмила Петровна Вахурина, сокращенная нами до аббревиатуры ЭлПэ, симпатичная женщина с простым открытым лицом.

На фоне Гуся – ходячей энциклопедии, на фоне Якобсона, который, слушая ответ ученика, путающегося в рассказе про Степана Разина, мог стукнуть кулаком по столу: “Да что ж у тебя Стенька болтается как дерьмо в проруби?!” – наша ЭлПэ выглядела непритязательно, но и не опасно.

Ко времени нашего появления Якобсона в школе уже не было.

Я видел его лишь однажды – он пришел на премьеру школьного театра. Магнетизм его личности был таков, что на сцену уже мало кто смотрел.

Я читал статьи Якобсона, но не в этом была его сила. Учителя Второй школы вообще на бумаге выглядят бледнее, чем на уроке. Они были прежде всего учителя, а на отроков и отроковиц воздействует главным образом не текст, не только текст, не столько текст, сколько энергетика личности, особая аура, которая возникает (или не возникает) на уроке.

Легендарный Якобсон любил рассказывать историю, в которой он выглядит не так уж легендарно.

Однажды, когда он только начинал работу в школе, вместе с листком контрольной работы Якобсон получил от ученицы записку с объяснением в любви.

Он не стал исправлять грамматические ошибки (хотя хотелось).

Попросив ученицу остаться после уроков, молодой учитель начал приготовленную заранее деликатную воспитательную беседу словами:

– Понимаешь, это не так просто, как тебе кажется…

– Но и не так сложно, как вам кажется, – не дав ему продолжить нравоучение, отрезала школьница.

Пока Якобсон вновь обретал дар речи, она спокойно взяла свой портфель и вышла из кабинета.

Вернемся к ЭлПэ.

В первый же месяц учебы в новой школе я заболел, провалялся дома с температурой, а вернувшись в класс, сразу попал на контрольную… по истории.

Вокруг строчат, я сибаритствую. Отсутствовал. Болел. Имею право.