Читать книгу "Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката - Шота Горгадзе"

Судный день

День как день, если вы не истец и не ответчик.

Только для этих двух этот день наполняет жизнь новыми смыслами. Какая бы ни была страна, как бы ни была продажна или, наоборот, справедлива судебная система, каково бы ни было правительство, какая бы смута или, наоборот, совершенная ясность ни сопутствовали делу, кто бы ни был судьей (за исключением разве что инквизиторов), кто бы ни был обвинителем и адвокатом, кто бы и какие бы роли ни играл в этом спектакле, призванном убедить всех нас в верховенстве закона над хаосом человеческих страстей, что бы и кто бы ни предпринял в ходе дела, во время Судного дня каждый все равно надеется. И каждый — на что-то свое. Так было всегда, и всегда будет, пусть даже шансов мало или даже нет вовсе, чем их меньше, тем безумней надежда.

Можно долго смущать читателя подробностями малыми, средними или большими, эпатировать деталями событий, намеками на необычность и присущую детективную туманность обстоятельств, приведших всех фигурантов дела Левина в зал суда. Достаточно, если я скажу, что все сколько-нибудь значительные фигуранты дела — кроме Левина — собрались сегодня в зале суда. Не все по своей воле, как например NN — заказчик убийства.

Наверное, я также должен уделить с десяток страниц мрачной личности NN — этого состоявшегося заказчика несостоявшегося убийства, но и этого я сделать не смогу. До того этот самый NN личность ординарная, до того простецкая и не заковыристая, до того, извините, не детективная, что и рассказать-то о нем особенно нечего. Обычный заказчик убийства, каких сейчас полно: спокойный, уверенный в своей безнаказанности лоснящегося вида мужчина за пятьдесят, решивший уничтожить своего более удачливого конкурента — что здесь необычного?

То ли дело прокурор. Вначале я его даже не узнал. Постепенно в манере двигаться, по полуулыбке, жесту, взгляду, по частям, как мозаика, неожиданно собрался образ, в который поверить казалось поначалу невозможным.

В прокурорском костюме в зале суда восседал 200-килограммовый мужчина — Баха Ломиашвили, мой сосед по детству, нескладный Баха по кличке «Мультик», навсегда запомнившийся мне тем, что там, в далеком детстве, украл у меня кассетный плеер «Aiwa» и бесценные для подростка записи дуэта «Baccara».

Сегодня Баха сделал вид, что меня не узнал.

Но конечно, узнал. Я понял это по тому, как он ни разу на меня не взглянул. Куда угодно, но не на меня. Оно и понятно: «Aiwa» еще тогда была крутой, а сейчас, наверное, и вовсе раритет. Человек суеверный предугадал бы в такой встрече некий знак, некий тайный смысл, я же просто пожал плечами, да и то мысленно, и принялся за свою непосредственную работу — то есть молчать и слушать.

Вам, наверное, кажется, я утрирую что моя работа — это блистательные адвокатские речи, зажигательные, как смесь водорода и кислорода, взрывающие твердь закосневших в буквоедстве судей и зовущие к вершинам.

Вынужден вас разочаровать. В реальной жизни все куда проще, и любая, в том числе и «блистательная», защита чаще всего делается за счет вашего оппонента, чьи ошибки и недочеты и есть в итоге ваш выигрыш. Все довольно прозаично, верно? Но такова жизнь. Представьте себе адвоката, воздевающего руки к небу и насквозь жгущего пламенным глаголом гражданскую совесть присяжных в контексте дела о разделе имущества двух неуживчивых супругов или административной тяжбы хозяйствующих субъектов, не поделивших помещение старого кинотеатра на окраине Подмосковья, или что-нибудь столь же глобальное.

99,9 % дел — рутина. А рутину, как известно, рутиной вышибают: изучаешь документы. Потом опять изучаешь документы. И опять. И снова. И еще. Составляешь исковое заявление или готовишь ответный иск. Выбираешь материалы дела и… изучаешь документы.

Конечно, есть дела-исключения, но даже дело Левина к ним не относится. Это — обычное дело об обычном заказном убийстве, и при всех его волнующих лично меня подробностях и необычном развитии не привлечет особого внимания прессы, не грохнет на всю страну и не будет выделяться среди прочих заказных убийств. Через несколько часов «подозреваемые» сменят свой статус на «осужденные», а ранее осужденные продолжат отбывать свой срок за минусом того, что им там полагается за сотрудничество со следствием.

Все возможные доказательства собраны. Все возможные улики: деньги, переданные за убийство Левина, сами исполнители и даже заказчик — все здесь. Кроме Левина.

За него сегодня я.

Когда я спросил, не хочет ли Левин присутствовать при оглашении приговора лично, тот в ответ неопределенно пожал плечами. Не думаю, что Левин чего-то боится: учитывая ситуацию, ему, как потерпевшему, помимо собственной была присвоена еще и государственная охрана, да и покушения в зале суда — это все про Голливуд, а не про жизнь. Однако расспрашивать Левина о причинах отказа явиться в зал суда и увидеть, как человек, покусившийся на его жизнь, сядет в тюрьму, я, понятно, не стал.

Сегодня NN спокоен.

Не может же в самом деле этот лучезарный гражданин не понимать, что, исходя из того факта, что по делу N176–34–202017, возбужденному в связи с попыткой покушения на гражданина Левина И. Я., уже осуждены исполнители? От восьми до пятнадцати для заказчика — объективная реальность, даже несмотря на то что убийство не состоялось.

Или все же состоялось?

Возможно ли, чтобы некая часть души гражданина, сидящего на скамье подсудимых, умерла в тот самый момент, когда он принял решение? Та самая часть, которая сейчас бы ныла, болела и мучилась, но вот — умерла и теперь не болит и не мучается: NN спокоен. Он ждет. Чего он ждет, на что надеется? Я ловлю себя на мысли, что нарисовал на чистом листе скрипичный ключ, по многу раз обведя его контуры ручкой.

В тот день, когда я взял с собой оружие и пришел на собрание революционеров-антикапиталистов, просветителей ума человеческого, готовых жертвовать другими людьми ради своей идеи, смог бы я выстрелить в одного из них? Сегодня, будучи уверенным в том, что этот мальчишка, Сергей, писал мне эти нелепые письма с угрозами, смог бы я убить его, устранив таким образом угрозу? Ведь одно дело — бой, схватка, пусть и неравная, где человек напротив тебя — смертельный враг, которого необходимо уничтожить, чтобы выжить самому. И совсем, совсем другое — спланировать и организовать убийство с целью убить конкурента. Как получается, что для одних убийство — тягчайший грех, для других — средство достижения своей цели, не хуже любых других? Или даже лучше с точки зрения гарантий.

Почему один из них, зная (!) о том, что его бывший партнер, а ныне — конкурент, почему сам он, имея в своем распоряжении все мыслимые ресурсы, не выбирает убийство, а второй — запросто; и где та грань, что определяет их выбор и, возможно, умертвила в NN ту самую часть души, которая сейчас, здесь, в этом зале суда, обязана быть подавлена виной, стыдом и раскаянием?

В чем разница между этими людьми?

Как многие из нас путают невозможность совершить преступление по причине страха перед наказанием с искренним отвращением к насилию?