Читать книгу "Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии - Ярослав Бутаков"

Чисто формально, как мы уже убедились, посол был близок к истине. Оправдывала ли эта статистика его заявление? Ничуть. Дело даже не в том, что он без зазрения совести фактически требовал крови ещё нескольких миллионов русских людей, принесения их в жертву «общему делу союзников». Показателен расистский тон его утверждений о более высокой ценности французов сравнительно с русскими: «При подсчёте потерь обоих союзников центр тяжести не в числе, а совсем в другом. По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия — одна из самых отсталых стран в свете: из 180 млн. жителей 150 млн. неграмотных[71]. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию… С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь»[72].

Палеолог со своими рассуждениями вовсе не был оригинален на фоне русской элиты. Его высказывания вполне могли (на что и были рассчитаны) найти сочувственный отклик у любого русского барина с его взглядом на русский народ как на рабочую скотинку, стоящую по всем понятиям ниже любого западноевропейца. Посол Франции всего лишь воспроизводил то отношение к русскому народу, которое давно уже стало как бы визитной карточкой русской элиты в «цивилизованном мире». Его заниженная оценка культурного уровня русских также происходила из мифов, веками создававшихся российским правящим классом. Вспомним, как за сто с небольшим лет перед этим Ш.-М. Талейран, отставленный министр иностранных дел Наполеона I, начал свои секретные переговоры с русским императором Александром I с таких характерных слов: «Русский государь цивилизован, а русский народ не цивилизован, …французский народ цивилизован»[73].

Герой повести Константина Паустовского «Романтики»[74] Максимов думал в июле 1914 г. о том, «что стоит умереть ради Москвы и Парижа — двух вечных городов, двух родин». Такое настроение в русском интеллигенте не казалось чем-то противоестественным ни ему самому, ни тем, за кого он собирался погибать, убеждённым в превосходстве своей культуры. Французский посол со своим цивилизаторским пафосом и расистским снобизмом по отношению к России был всего лишь зеркалом русской элиты.

Вмешательство послов союзных держав во внутренние дела России принимало иногда такие формы, словно Россия была их колонией, а они сами — её генерал-губернаторами. Упомянутая беседа между Палеологом и Штюрмером состоялась тогда, когда посол зашёл к российскому премьеру, чтобы предъявить ему… жалобу русских промышленников на действия русской же полиции, якобы мешавшие их заводам работать на оборону.

Когда в июле 1916 г. британский премьер Герберт Асквит упомянул в парламенте о возможности привлечения германского кайзера после войны к суду за военные преступления, это вызвало критику в печати всех союзных держав. Русский консервативный публицист П. Булацель заявил на страницах журнала «Русский Гражданин» по этому поводу: «Нам вменяют в обязанность воевать не только до тех пор, пока наши упорные, храбрые и сильные враги — германцы признают себя сломленными и согласятся на почётный и выгодный для России мир, а до тех пор, пока царствующая в Германии династия Гогенцоллернов не будет низложена русским штыком… Англичане, продвинувшиеся за два года войны на своём фронте на несколько сот метров, этого не могут сделать сами»[75].

Совершенно понятны патриотические мотивы, двигавшие публицистом в этом заявлении, — это никакое не «германофильство». Но, конечно, такие открытые и резкие выпады против союзника были недопустимы в военное время. Наказание, которому подвергнулся Булацель, поражает своей нарочитой оскорбительностью для русского подданного (и для России вообще). С согласия своего правительства он должен был явиться к британскому послу Джорджу Бьюкенену, выслушать от него резкий выговор и принести извинение.

Оружие, доходившее до наших войск от союзников, далеко не всегда было надлежащего качества. Летом 1917 г. председатель Временного правительства А.Ф. Керенский по результатам войсковых испытаний полученного вооружения поручил министру иностранных дел М.И. Терещенко: «Укажите соответствующим послам, что тяжёлая артиллерия, присланная их правительствами, видимо, в значительной части из брака, так как 35% [стволов] не выдержали двухдневной умеренной стрельбы»[76].

«Нашлись бы у них [союзников] и снаряды, и самолёты (и все — хорошего качества), разговаривай с ними Россия своим природным царственным языком — единственным, на котором мы должны разговаривать с Европой»[77], — писал историк, благожелательно настроенный к Николаю II. Его пожелание было неосуществимо по уже отмеченным объективным причинам, над которыми русский царь, какими бы личными качествами он не обладал, был в тот момент не властен.

Политика Антанты в отношении России была направлена к тому, чтобы выжать из нашей страны максимум возможного для ослабления врага, после чего Россию как отработанный материал следовало отбросить в сторону. К концу войны Россия должна была сделаться слабой, чтобы с её интересами можно было не считаться. На тот случай, если этот момент ослабления России наступит прежде достижения победы над Центральными державами, у союзников был заготовлен запасной вариант. России предстояло сыграть роль «выжатого лимона», после чего окончательная победа Антанты в войне обеспечивалась помощью со стороны США.

С 1897 г. между США, Англией и Францией существовало секретное соглашение, о котором стало известно только в 20-е гг. прошлого века. По нему западноевропейские державы обязывались не препятствовать реализации интересов США за счёт третьих стран (что проявилось уже в войну США с Испанией в 1898 г.). В свою очередь, США предоставляли Франции и Англии статус наибольшего благоприятствования в случае войны тех с Германией. Договорённость не предусматривала обязательства США вступить в войну против Германии, однако такой вариант не исключался. И, действительно, весь ход событий Первой мировой войны подвёл к нему.

Одним из ярких примеров отношения союзников к России стала судьба четырёх русских Особых бригад, посланных Россией на другие фронты Первой мировой в 1916 г. Обычно, говоря об этих бригадах (часто неправильно называемых «русским экспедиционным корпусом»), вспоминают две бригады, воевавшие во Франции. Куда меньше вспоминают о других двух бригадах, сражавшихся на Балканах, и почти никогда — о том, как союзники поступили с большинством военнослужащих этих бригад.