Читать книгу "Радужная топь. Избранники Смерти - Дарья Зарубина"

Но, видно, не так Судьба рассудила, не так в большой незримой книге Земли написано про нее, Агнешку. Выводил кто-то «дом», а получилось «дорога», писал «покой», а получилось «путь». Сворачивались пути-дороги то в хлесткий кнут, то в петлю-удавку. То расходились тропки вилами, то сходились вновь, связываясь в крепкие узлы. И неспокойно спалось на тех узелках. В любом дому засыпая, ждала Агнешка, что снова сгонит ее с места, поволочет в дорогу.

А теперь и дорога вышла вся. Агнешка тащилась по лесу, едва передвигая ноги. Словно кто водил ее кругами, не давая приблизиться к какой-нибудь деревне или выйти на просеку. Лес шумел, перекликался над головой птичьими голосами. К вечеру он приметно выстыл, и Агнешка, стуча зубами, уговаривала себя, что день, два — и снова встанет хорошая погода. Начнется второе короткое лето, прозванное в народе бабьим, и станет чуточку теплей. По теплой погоде и люди добрее и приветливее. Может, и не прогонят со двора, если попроситься.

Путь до Черны она знала хорошо, да только по дороге сперва идти побоялась, а потом и дорогу-то потеряла. Двигалась наугад, по солнцу. Раз или два повезло — и случилось ночевать в деревнях, забравшись на открытый сеновал. Но все чаще приходилось оставаться на ночь в лесу. Видно, и теперь придется.

Солнце давно село. Скатилось куда-то в ветви, пролилось медом на рыжую хвою.

Агнешка села на упавшее дерево, сорвала под ногами трилистник кислицы, пожевала. Лучше не стало. Напротив, от кислого сока живот еще настойчивее попросил еды. Агнешка знала травы, как никто другой, да только, сколько ни перебирай, какая травка для чего, а хлеба или мяса из травы не сделать, не выдоить ни молока, ни меда.

Она сжалась калачиком, стараясь уместиться на колоде, чтоб поднимающийся от земли холод не достал. Некстати вспомнились матушка, старый дом, в котором когда-то было так тепло. Материнские руки: «Не плачь, Ягинка». И это «Ягинка» потянуло за собой из памяти красивое лицо синеглазого мануса. Агнешке стало так жаль себя, что слезы встали в глазах.

Поверила. Словно вилами не учена. Захотел манус — и взял. Почуял, что сила возвращается, про душу живую, что ему доверилась, тотчас забыл. Только руки свои помнил. А потоком вернувшейся силы из Агнешки душу вышибло. Не приди за ней пес Проходимка…

От мысли о гончаке, оставшемся по ее глупости и неосторожности в Бялом, жалость к себе сменилась лютой виной. И вот тут-то Агнешка и заревела, захлебнулась слезами.

Матушку не спасла, возчика едва не погубила, пса, что так ей доверял, потеряла.

«А все ты виноват, — прошептала она, вызывая из памяти лицо Чернского мага. — Душегуб. Не прижгли бы для тебя Иларию руки — не пришлось бы мне его лечить. Не потащил бы ты возчика в Бялое, вместо того чтобы домой пустить — не потеряла бы я Проходимца, вовремя вернула бы тело возчику Славке, а если б поторопился со своим снадобьем на шесть с лишним лет…». Даже в мыслях не сумела она выговорить. Слишком больно было вспоминать: жуткий ком человеческой плоти, хриплое, со стоном, дыхание. Крики деревенских, ищущих ведьму, которая вызвала гнев Земли и оборотилась чудовищем.

Это сейчас уж все знали о топи, а тогда никто ничего не ведал.

Агнешка вспомнила, как тащила на себе то, что осталось от матушки, как лилась на лицо кровь. Как спрятала матушку в подпол, чтоб не достали вилы и топоры деревенских. И как потом спустилась туда с костяным ножом, чтоб прекратить мучения той, кого любила больше всего на свете и ближе кого не было у нее и до сих пор не нашлось.

«Где ты был тогда, Чернец, со своим зельем?» — мелькнуло в голове.

Легко выплыли из памяти серые глаза князя, уверенный голос. И снова стало отчего-то так спокойно, что Агнешка перестала дрожать, разжала кулачки. Глубоко вдохнула.

Не видела она, не могла видеть, как склонилась над ней в лесной тьме чернильная тень в просторном одеянии. В черных провалах глаз светились, переливаясь семью цветами, крошечные огоньки. Тень склонилась, коснулась узкой костяной ладонью головы травницы, поправила косынку, выбившуюся прядь, нарисовала над девушкой знак Земли и истаяла.

И в этот момент с дороги донеслись голоса и ржание лошади. Какая-то баба бранила мужа за медлительность. Лошадка, утомленная долгой дорогой, плелась нога за ногу, и Агнешка легко поспевала за ними, не выдавая себя торопливыми шагами. В лесной тьме…

Глава 18

…ничего было не разобрать. Оставалось двигаться ощупью, опасливо. Одно неверное движение дорого может обойтись.

Владислав сам не смог бы себе ответить, отчего тревожится. Дитя в утробе зачаровал он крепким заклятьем, которое и словник едва ли пробьет, только если другой высший маг, да от такого удара, скорее всего, помрет от отповеди. Вряд ли кто отважится. Колдовство ни при чем. Нет таких отчаянных смельчаков в Срединных землях, чтоб попытались наследнику Черны навредить. Они скорее дождутся, пока он родится, да попытаются избавиться от родителя и стать советниками при дуре-княгине.

Владислав недобро усмехнулся: уж пробовали так Чернскую землю себе взять. Кровью захлебнулись.

Заметив выражение его лица, Эльжбета отодвинулась, испуганно отвела руку мужа от живота.

— Что? Беда с наследником? — прошептала она.

— Все хорошо, женушка. А ты сама не больна ли? Тяжело дается дитя? — Владислав смотрел на жену, не отводя взгляда, и Эльжбета смешалась, опустила голову, залившись краской. И не понять, смущения ли, стыда или гнева.

За время, что носит его ребенка, Эльжбета и правда сильно переменилась. От былой ее красоты остался лишь призрак, исчезающий след. Фигура бяломястовны начала расплываться, черты лица будто бы смазались, в вечно покрасневших, будто заплаканных глазах не отражалось ни капли нежности, а на личике застыло какое-то брезгливое выражение. Может, и права была Агата, стоило взять одну из девок Милоша. Да только в те поры слишком сладка казалась месть…

Губительна красота, обманчива.

Вспомнилась ему погибшая от радужной топи в Бялом ведьмачка. Тоже красоты была удивительной. Брови какие, глаза, стать княжеская. Ничего не осталось от этакой редкой красы, когда свалили они несчастную дуру на ледник. Владислав хотел сразу резать и брать образцы, да только сил не оставалось совсем, а разговор с тещей и вовсе лишил последних.

Влад едва добрался до своей постели, лег и тотчас провалился в сон, тягостный, полный горьких воспоминаний. Ему снилась мать, сидящая с рукоделием в солнечном луче. Снился Казимеж Бяломястовский, в те поры еще не наследник, молодой, златоголовый. Казик оглаживал пшеничные усы и все улыбался. И Владиславу хотелось дотянуться до него через толщу лет и выкрошить предателю его белые зубы.

Владислав встал, едва сон отпустил его, и, плеснув на лицо обжигающе ледяной водой на колодце, прошел сразу в подвал, где валящийся с ног от усталости Игор копался на леднике, пытаясь взять образцы с тела изломанной топью бабы. Владислав отослал его отдыхать, кликнул Конрада. Толстяк от избытка рвения не страдал — спал всю ночь как младенец. С ним вместе перевалили тело на стол, принялись за работу.