Читать книгу "Записки беспогонника - Сергей Голицын"

И зря, совершенно зря хоронили станки, движки, геофизические приборы, оборудование лабораторий и механических мастерских. Чересчур верили слухам, что «немецкие танки приближаются». Высоковск был занят немцами только месяц спустя. (И зря взорвали Высоковскую текстильную фабрику, в восстановлении которой я принимал участие после войны.)

Можно было бы успеть перевезти людей и оборудование в два приема. А тут в панике решили спасти людей, а также наиболее ценные предметы, в том числе и мои два ящика с теодолитом и нивелиром. Единственное, что меня радовало, — забудется в этой кутерьме потерянный мною полушубок. И действительно, больше никто о нем не поминал.

В тот вечер впервые за долгий срок мне удалось достать несколько газет. Сообщалось о потере Орла и Полтавы. А ведь только что писали о Брянском направлении. Много лет спустя уже в Берлине из газет немецких, а также по рассказам бывших военнопленных я узнал о том грандиозном котле, который уготовили нам немцы под Брянском, когда две наши армии попали в плен. Слово «котел» впервые придумали не мы, а они.

В газетах я, наконец, прочел, что Западный фронт прорван, нами оставлены Вязьма, Сычевка и Ржев и враг приблизился к дальним подступам Москвы.

И еще я прочел подвал — статью академика Тарле. Услужливый историк, вспоминая 129-ю годовщину нашествия французов, доказывал правильность стратегии Кутузова, решившего Москву оставить, но армию спасти. Статья эта мне очень не понравилась.

Вечером обнаружилось, что пропал спецгеовский ЗИС с шофером Колькой. Стали дознаваться и выяснили, что исчез также заместитель Козловской Моисеев — бывший наш начальник отдела кадров, тот самый, у кого я недавно видел кальсоны, торчавшие из-под пальто.

Козловская ходила, закусив от гнева губу, за нею прыгал взволнованный Лущихин.

Факт был установлен: коммунист Моисеев, в свое время так бдительно проверявший анкетные данные всех нас — классово чуждых, ныне попросту удрал в неизвестном направлении.

Ночевали мы в Некрасине еще одну ночь. На следующее утро поехали в Высоковск за хлебом. Хлеб там раздавали направо и налево по каким-то паршивеньким бумажкам, и мы привезли полную автомашину пшеничных буханок.

К вечеру выехали, посадив с собой специально нанятого местного старичка, который брался показать нам дорогу в обход Клина, где был контрольный пост и никого на Москву не пускали, направляя весь поток на Дмитров.

Пришлось нам потесниться, по приказу Козловской все спецгеовцы пересели к нам. Не чувствуя себя хозяином машины, Лущихин заискивающе лебезил перед Синяковым, а тот как уселся в кабине, так и не выходил оттуда.

— Только бы не попасть в Дмитров, — повторяли все.

— Только бы попасть именно в Дмитров, — шептал я про себя. Ведь у меня там жили родители, брат и сестра.

Проселками, по страшной грязи обе наши машины добрались до какой-то деревни, находившейся в километре от Ленинградского шоссе, и там мы заночевали.

Предколхоза отвел спецгеовцам одну избу, нам, во главе с Синяковым, другую. Хозяйка, озлобленная старуха, никак не хотела нас пускать, а изба у нее была просторная. Предколхоза вселил нас к ней силой. Старуха не давала нам дров, говоря, что у нее их нет, а мы в сарае обнаружили несколько поленниц и стали без ее разрешения забирать березовые дрова и затопили печку.

Хозяйка подняла крик. Синяков ей пригрозил, что мы ее свяжем и спустим в подпол. Она, злобно ворча, забилась в угол и оттуда с ненавистью глядела на нас.

Одна милейшая дама из Московского Проектного Управления взялась быть у нас за хозяйку и принялась готовить. А готовить было из чего: мы только что очень дешево купили целого барана.

Кушанье вышло на славу. Мы сели за стол, и тут появилась совсем поблекшая и потускневшая «Цветок душистых прерий».

— Можно мне с вами? — робко спросила она.

— Обойдемся и без вас! — грубо оборвал ее Синяков.

Все загоготали, и бедняжка исчезла. Больше я ее никогда не видел.

На следующее утро, сопровождаемые проклятиями старухи, выехали мы из деревни и свернули по Ленинградскому шоссе на Москву.

Тут возле Подсолнечной шоссе было совсем пустое. Навстречу нам попалась 76-мм батарея на конной тяге — первое строевое воинское подразделение, увиденное мною за все эти дни нашего «яростного похода».

Опасаясь задержки на КПП, мы не решились ехать прямо в Москву, а заночевали возле Сходни в пустой недостроенной даче все вместе. Проиграв до темноты в дураки, легли вповалку спать. Утром, узнав, что впереди никаких КПП нет, двинулись дальше.

Шоссе было почти пустое, но чем ближе к Москве, тем больше стало попадаться пешеходов, однако без вещей. Поезда на Москву не ходили, и это шагали рабочие и служащие московских учреждений и предприятий.

Въехали в Москву. Возле метро «Сокол» несколько красноармейцев ломали, разбивали асфальт и копали землю. Они строили позицию для двух противотанковых пушек. Вокруг толпились мальчишки и с любопытством дотрагивались до орудий.

Это была вторая строевая воинская часть, виденная мною за эти последние дни.

Когда-нибудь история скажет свое веское слово о всем том, что происходило в Москве в эти дни — 16, 17 и 18 октября 1941 года. Талантливо и почти правдиво написал о том Константин Симонов. Я сам слышал много рассказов о тех днях.

Во всех рассказах говорилось об одном и том же — о панике, безумной и стихийной, внезапно охватившей Москву. Паника началась с верхов, с Политбюро, с правительства и, как пожар на нефтяных промыслах, стала быстро распространяться во все стороны и охватила все население многомиллионной столицы.

После войны, в Берлине, мне попалась немецкая газета за 19 октября. Там я прочел сообщение о приближающихся к Москве германских войсках, о «генерале Дожде», загородившем путь, о том, что поголовно все население Москвы, в том числе женщины и дети, вооружаются и готовятся к бою на улицах за каждый дом.

Эх, хваленые немецкие фельдмаршалы, как плохо у вас была поставлена разведка. Вы, воспитанные на ученых трудах ваших стратегов Клаузевица и Мольтке, даже не могли подумать, что в те дни октября могли взять Москву голыми руками.

Где были тогда наши войска — не знаю, укреплений строить не начинали, вооружаться было нечем, да никто и не собирался вооружаться. Каждый думал лишь о спасении своей шкуры.

Наше счастье, что не было у немцев не только Суворова и Кутузова, но и генералов, подобных Жукову и Рокоссовскому.

Распространителями паники явились подобные нам, прорвавшиеся в Москву с запада гражданские и военные беглецы. Пресловутый крик — «немецкие танки подходят!» — не одного меня будил по ночам.

Но главным источником паники явилось начальство. Правительство эвакуировалось, точнее, бежало в Куйбышев. По Северной, Горьковской, Казанской железным дорогам двинулись эшелоны с оборудованием демонтированных московских заводов, эшелоны со служащими тех учреждений, где начальство оказывалось более напористым или более ловким и сумело достать вагоны. По Ярославскому, Горьковскому, меньше Рязанскому шоссе ринулись обезумевшие толпы на машинах и просто пешком. Учреждения прекратили работу, архивы (в том числе и архив НКВД со всеми картотеками) жглись, в магазинах то выбрасывали все запасы, то вешали на дверях замки. На иных заводах и в учреждениях выдавали зарплату на три месяца вперед, на других сокращали поголовно всех, кроме начальства. А сами директора зачастую забирали с собой кассу и ближайших подхалимов и бежали. Милиция куда-то попряталась. Я по крайней мере не встретил ни одного милиционера. Словом, отсутствовали какие-либо признаки порядка. Я лично не видел, но слышал рассказы об открытых грабежах магазинов.