Читать книгу "Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое - Владимир Коломиец"

– Ваше превосходительство, зачем вы ездите по бастионам? – говорил он ему, – Вы нас обижаете.

– Чем? – спросил Корнилов.

– Да как будто не уверены в нас. Я вам ручаюсь исполнить свой долг.

– А зачем же вы хотите мешать мне исполнить свой долг? – ответил Корнилов. – Мой долг видеть всех.

Оба адмирала еще долго стояли открыто, во весь рост, под сильным огнем неприятеля, разговаривали и наблюдали за разрушениями, производимыми артиллерией в укреплениях противника. Более трех часов продолжалась непрерывная канонада с обеих сторон. Это было ожесточенное состязание, не приносившее пока заметного перевеса ни русским, ни французам, – состязание огня, воли и нервов. Вдруг на одной из неприятельских батарей, действовавших по 5-му бастиону с Рудольфовой горы, взметнулся огромный столб черного дыма. Это взрывом порохового погреба разрушило батарею, перебило и переранило прислугу.

– Ура! – обрадовались успеху матросы у орудий.

– Ура! – подхватили солдаты пехотных батальонов, стоявшие в прикрытии сзади бастиона.

Ободренные этой удачей матросы стали живее работать у орудий, еще чаще посылать ядра и бомбы на Рудольфову гору, и скоро там взлетел в воздух второй пороховой погреб. Неприятельские выстрелы заметно поредели, и около половины одиннадцатого вовсе смолкли.

В это время Нахимову доставили известие о том, что неприятельский флот приближается со стороны Качи к Севастополю, и он верхом на коне отправился к рейду, на свой корабль «Двенадцать апостолов».

Союзному флоту надлежало начать бомбардировку города вместе с осадными, но он опоздал и вступил в бой, когда французские батареи уже смолкли. Выпустив 50 тысяч снарядов, неприятель так и не подавил береговых укреплений Севастополя. Он мог принять на свой счет звучащие теперь горькой иронией слова Сен-Арно, сказанные подчиненным генералам перед отправкой десантной армии в Крым: «Стрелять издалека и много служит признаком, по которому узнаются плохие войска».

Русские в ответ выпустили только 16 тысяч снарядов, но огромный флот союзников с израненными корпусами кораблей и исковерканными палубами, перебитым рангоутом и множеством убитых и раненых стал отступать.

Неприятельский флот ретировался, французские батареи на Рудольфовой горе давно уже молчали. Но еще продолжали громить укрепления Корабельной стороны с Зеленой горы Воронцовской высоты англичане.

На Малаховой кургане с самого начала бомбардировки распоряжался Истомин. Перевес все больше клонился на сторону англичан, потому что артиллерия у них была сильнее и по количеству орудий, и по калибрам. Но моряки, оборонявшие Корабельную, духом не падали и надеялись отбиться.

В начале двенадцатого, поднимаясь верхом на своей гнедой лошади от Докового оврага на Малахов курган, Корнилов услышал громкое «Ура!» – матросы приветствовали его.

– Будем кричать «Ура!» тогда, – обратился адмирал, – когда собьем английские батареи, а теперь покамест только эти замолчали, – и он указал в сторону Рудольфовой горы.

Оставив лошадь за бруствером батареи, шагах в пятидесяти от башни, Корнилов пошел к башне. Зашел в первый этаж, распорядился устроить там перевязочный пункт, поговорил с Истоминым и стал возвращаться к лошадям, чтобы ехать к Бутырскому полку, стоящему около Ушаковой балки, как неприятельское ядро угодило ему в левую ногу и раздробило ее. Флаг-офицер Жандр и еще несколько офицеров, бывших поблизости, бросились к адмиралу, подняли его на руки.

– Отстаивайте же Севастополь! – сказал им Корнилов.

На носилках смертельно раненного адмирала доставили в морской госпиталь. Последними словами героя были: «Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна. Благослови, Господи, Россию и Государя, спаси Севастополь и флот».

С гибелью Корнилова оборона Севастополя лишилась своего организатора и главного руководителя. Теперь взоры всех с надеждой обратились к победителю турок при Синопе, к тому, кто прогнал вражеский флот от Севастополя. Эти надежды были не напрасны. Никакие официальные полномочия, если бы ими даже был обличен Нахимов, не могли сравниться с тем сознанием своего морального долга и ответственности перед родиной, которое владело им в это страдное время.

Отбив нападение неприятеля с моря, Павел Степанович обратился к делам сухопутной обороны. Он знал, что враг, получив отпор, не уймется и будет снова рваться к Севастополю. Хорошо, если спокойно пройдет ночь. Утром снова загремят орудия, полетят ядра, будут рваться бомбы. Но возникшее безначалие на оборонительной линии длилось недолго. 9 октября Моллер приказом по гарнизону объявил: «Его светлость князь Меншиков изволил возложить на командира Севастопольского порта г. вице-адмирала Станюковича все обязанности по защите г. Севастополя, которые исполнял начальник штаба Черноморского флота генерал-адъютант Корнилов».

В очень трудном положении оказался Нахимов. К нему шли по всем делам обороны, со всеми нуждами и просьбами, а прав у него не было. Станюкович же свои права оберегал ревниво и прямо сказал Нахимову, чтобы он ни во что не смел вмешиваться.

На месте Нахимова другой генерал или адмирал, может быть, и радовался бы, что с него свалилась страшная ответственность, и устранился бы от опасного дела, выжидая, чем все это кончится, с уязвленным самолюбием наблюдал бы, как пойдут дела у Станюковича. Так мог поступить в положении, подобном тому, в каком оказался Нахимов, сам же Станюкович. Так мог поступить Моллер, во время бомбардировки 5 октября от страха забравшийся в погреб, – мало ли было их, осыпанных милостями самодержца и оказавшихся не годными на войне генералов и адмиралов! Берх, главный командир флота и портов на Черном море, благополучно отсиживался в Николаеве, как будто у него были там дела поважнее, чем оборона главной базы флота, и участь флота в Севастополе его волновала меньше всего. Да и главнокомандующий морскими и сухопутными силами в Крыму князь Меншиков предпочитал в самое горячее время находиться на северной стороне, а вовсе не на бастионах южной.

У Нахимова не могло возникнуть вопроса, где ему быть. Конечно там, где решается судьба Севастополя, вместе с матросами, солдатами и офицерами. Оскорбляемое Меншиковым и Станюковичем самолюбие, все личные обиды отступали у него на задний план, терялись в сознании воина-гражданина, превращались в нуль перед высокими моральными нормами, определявшими все поведение адмирала.

Он знал, что здесь, на оборонительной линии, ему никто не помешает – ни Станюкович, ни Меншиков, они не поедут сюда, под пули и ядра, и здесь, среди своих, воодушевленных теми же мыслями, что и он сам, Павел Степанович чувствовал себя полным и признанным хозяином.

Глава V

Его императорское величество Николай I за власть держался цепко. Он много труда и времени затрачивал на дела государственного управления и стремился лично и деятельно руководить ими. В министрах он видел не полномочных руководителей отдельных ведомств, а лишь исполнителей своей воли. Широко разветвленная система министерских докладов «на высочайшее имя» по самым разнообразным вопросам создала императору возможность играть роль верховной власти, непосредственно распоряжающейся в стране.