Читать книгу "Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский"

В некоторых случаях практиковалось (по отношению к части пленных) «мягкое» проведение допроса с последующим избиением пленного по возвращении в лагерь. В большинстве случаев, однако, допрашивающие не утруждали себя особенными «психологизмами». В общем, как лаконично выразился красноармеец Анатолий Дрантус, «в Харбине тоже били».

Если на фронте пленных чаще допрашивали японцы (иногда с русскими переводчиками), то в Хайларе доля участия белоэмигрантов была значительно выше. Одним из допрашивавших был бывший начальник артиллерии 36-й стрелковой дивизии майор Фронт,[66] в прошлом член ВКП(б) и кавалер Ордена Красного Знамени, в мае 1938 бежавший во Внутреннюю Монголию и с этого времени сотрудничавший с японской разведкой. Участие его и других «белых русских» в допросах вернувшиеся пленные характеризовали в предельно жестких выражениях: «…На допросах били и русские и японцы» (Спиридон Аликин), но именно: «…Русские сволочи, гады, делали допросы очень мучительные». (Тимофей Бакшеев).

«…особенно свирепо допрашивает белая свора, которая выслуживается перед японцами» (Александр Бурняшев).

«…когда вызывали на допрос 1-й раз, я говорил, что я шофером работал, а когда вызвали 2-й раз начали бить за то, что неправильно делал показания. Я не знаю за что бить толстый белогвардеец говорит вот за что и еще раз ударил, что неправильно говорит» (Борис Евдокимов).

«…Α там на допросе меня заставляли говорить на Ворошилова «брешешь» и я не сказал, за это я получил по зубам от русского белого бандита» (Михаил Шахов).

Встречались, впрочем, и исключения: «…Там тоже допрашивал белогвардеец, ругает, что неправильно говоришь, но на допросе меня не били, привезут в тюрьму, тогда бьют ихние офицеры, не знаю почему.» (Батыр Кайбалеев).

«Наши пленные молча прошли мимо нас…»

«Если будешь отстреливаться, расстреляешь все патроны, тогда все равно тебя возьмут и расстреляют, а вот если не будешь отстреливаться и сдашься в плен, тогда могут не расстрелять и обменять, ведь в Испании наших обменивали».

штурман звена 5-й эскадрильи 150-го скоростного бомбаридировочного авиаполка старший лейтенант Г.С. Залевский. Лето 1939 года.

Переговоры

Рамки процедуры обмена пленными были заданы соглашением Молотова – Того и изложены в совместном коммюнике, опубликованном ТАСС 15 сентября: «4. Пленные и трупы с обеих сторон подлежат обмену, о чем представители войск обеих сторон на месте немедленно договариваются между собою и приступают к исполнению».[67] Текст коммюнике немедленно был передан командованию 1-й Армейской Группы, в дополнение к коммюнике шифротелеграммой № 179/ш за подписью Ворошилова и Шапошникова были отправлены инструкции по организации прекращения огня, однако в этом документе лишь указывалось, что «указания по выполнению пункта 4-го соглашения об обмене пленными и трупами будут даны дополнительно».[68]

Командованиями 1-й Армейской Группы и Квантунской Армии были созданы комиссии по проведению переговоров. Советской комиссией руководил заместитель командующего 1-й Армейской Группой комбриг Михаил Потапов,[69], японской – начальник штаба 6-й армии генерал-майор Фудзимото Тэцукума.[70] Парламентеры встретились на нейтральной полосе 16 сентября, 17-го имела место еще одна «техническая встреча», в ходе которой было согласовано время и место переговоров. Собственно переговоры комиссий начались 18 сентября, они проходили в палатке, установленной на нейтральной полосе, на южных скатах высоты «752», в 8 километрах юго-восточнее Номон-Хан – Бурд-Обо.

К этому времени политические органы РККА, на основании разведывательных данных и публикаций харбинской прессы уже могли приблизительно оценить количество советских и монгольских военнослужащих, находящихся в плену В конце августа еще одним источником сведений стали показания японских военнопленных. Так, взятый в плен 25 августа рядовой 23-го разведывательного полка Сандзе Сэйдзи сообщил, что по дороге на фронт «он видел около 50 человек пленных красноармейцев. Их вели с завязанными глазами и били».[71] Аналогичные показания дал плененный 27 августа рядовой 71-го пехотного полка Морисита, видевший 15 раненых русских пленных в хайларском госпитале в конце июля или начале августа.[72] Соответственно осуществлявший общее руководство переговорами командующий Фронтовой Группой командарм 2-го ранга Г.М. Штерн полагал, что в распоряжении японцев находятся около 50 человек советских и монгольских солдат, а в первый день переговоров генерал-майор Фудзимото эту цифру официально подтвердил.[73]

К этому времени общая численность находившихся в советском плену солдат и офицеров японской и маньчжурской армий составляла более 200 человек,[74] не считая числившихся интернированными маньчжурских перебежчиков, которых по состоянию на 26 августа имелось не менее 270 человек.[75]Стоит отметить, что общую численность японских и маньчжурских военнопленных нельзя считать окончательно установленной. По японским оценкам в советский плен могло попасть от 1000 до 4000 человек, и до сих пор «наиболее надежной цифрой» считается «более трех тысяч».[76] Однако в справке о японских потерях, подготовленной для Ворошилова в октябре 1939 года, указано, что в советской прессе опубликована цифра 566 пленных, однако «фактически 464, из коих 88 возвращены японцам в обмен».[77] При этом, однако, следует учитывать, что в представленной Наркому справке в общую цифру (464) были включены не только военнопленные, но и перебежчики; кроме того неясно, были ли из нее исключены умершие от ран. Но, так или иначе, в распоряжении советского командования к моменту начала переговоров и без перебежчиков имелось не менее двухсот военнопленных – заведомо больше чем советских и монгольских пленников у японцев.