Читать книгу "Женщина без прошлого - Светлана Успенская"

А потом закричать: «Папа, иди сюда!» Или: «Сынок, погляди на это чучело!» Или: «Вадик, взгляни на это привидение!» Или: «Луиза Пална, взгляните на это исчадие ада!»

Или они могли осведомиться с упреком в голосе:

«Так ты не умерла?»

«Откуда ты взялась?»

«Тебя черти с того света притащили?»

«Ты имеешь совесть, ведь гроб уже заказан!»

«Окстись, на поминки уже позвали всех знакомых!»

«Заказали автобус и музыку!»

«Я потратил целое состояние на венки, а ты…»

«Ну, она же в своем амплуа — ни дня без сюрприза. Помирает и воскресает по мере необходимости. В зависимости от настроения».

«Как всегда, хочет испортить нам праздник!»

«Куда девать гроб, тебя спрашиваю?»

«А венки?»

«А музыкантов с автобусом?»

Поэтому я сижу тихо как мышь, стараясь даже не шевелиться.

Адски хочется пить.

И еще — умереть по-настоящему.

Так прошел остаток дня. И вечер.

По квартире шмыгали три миллиона свекровей и примерно полмиллиарда детей. То и дело раздавались голоса:

— А где ее документы? Кредитные карточки?

— Мама, догадайся с трех раз где: сгорели вместе с машиной!

Шорохи, звуки — и ревнивая тишина сжимает ладонью мое колотящееся сердце.

— Надо найти ее фотографию. Кажется, у нас нет подходящей.

— Возьми ту, где она на даче!

Только не эту! — охаю я. Помню этот снимок, потому что получилась на нем ужасно: какая-то размазня с плаксивым лицом, даже без косметики. Бабенция неполных шестидесяти лет с перекошенной физиономией старой алкоголички — наш фотоаппарат способен еще и не на такие чудеса. Он и из Мэрилин Монро сделает престарелую развратную африканку из голодающей страны.

Шорохи — ищут снимок.

— Что-то она здесь не очень.

— Что ты, очень даже!

Только не эту фотографию! Прошу вас в последний раз в жизни! Милые родственники, дайте хоть на могильном памятнике выглядеть достойно!

— Может, лучше ту, которая с юга?

Да! Да! Я там получилась отлично! Да, ту, пожалуйста, ту самую…

Я молитвенно складываю руки на груди.

— Вадик, ну при чем тут юг? Та первая фотография очень даже ничего. И у нее такое милое выражение лица, такое трогательное. — Это Луиза Пална. — Сразу видно — ни к чему не приспособленный, никудышный человек, каким она всегда была. Такой мы и запомним ее на всю жизнь. Какой мы будем любить и бережно хранить в нашей памяти. Какой не забудем ее никогда, до самого смертного одра, до ее могилы.

Выбрали фотографию, которая с дачи. Помолчали траурно, как полагается.

— Ах, дорогая Лилечка, тебе сейчас лучше, чем нам! — воскликнули, воздев очи к пыльной люстре.

Не думаю…

Неутишаемое горе в голосе Милы. Сдержанные, но демонстративно несдерживаемые слезы.

А как же фраза: «Ты наконец-то свободен»? И поправка: «Мы свободны!»?

Эх, знать бы, что помрешь, сфотографировалась бы заранее в художественном салоне. Не всегда ведь можно угадать, когда на тебя свалится эта напасть.

ГЛАВА 6

Мучения в гардеробной продолжались сутки или двое. Или целый год! За это время я сто раз вспотела, тысячу раз побледнела и миллион раз была на грани обморока.

Один раз в гардеробную кто-то вперся, зашумел, задышал прямо над ухом (сердце ушло в пятки, а я притворилась старой ветошью), заныл:

— Ба, а где мой черный пиджак? Тут ни черта не найдешь. Свет не зажигается, кажется, лампочка перегорела!

— Лизочка, сколько раз говорить, черный пиджак на даче… К тому же он тебе давно мал. — Луиза Пална, спасительница моя, пусть ей земля будет пухом, а не мне.

— Да… — Капризно, с обидой в выразительно дрожащем голосе. — А что я надену на похороны? Мне совершенно нечего надеть… Па, мне опять носить нечего!

Знакомая песня! Этот мотив звучит в нашем доме примерно раз в неделю — вечная песня неувядаемой любви к новым шмоткам.

Наконец недоразумения улажены: на покупку траурной одежды выделена энная сумма, бабушка с внуками отправлена в магазин. Убитый горем муж с убитой горем подругой остаются одни. Они настолько убиты горем, что начинают целоваться еще до того, как захлопнется входная дверь.

Эти двое срывают одежду друг с дружки, причем так энергично, как будто им нужно что-то срочно постирать, а стиральная машина полностью не загружена — что недопустимо по экономическим соображениям.

Что? Что они собираются делать? Я в ужасе мечусь в своей клетушке. Кажется, они собираются заняться этим над телом еще не остывшей жены. Практически живой!

Я уже собираюсь кашлянуть и приоткрыть дверь. И ехидно осведомиться: «Не помешала?» И пусть меня засыплют упреками и обвинениями, но вакханалии на собственных похоронах не допущу! Это неприлично!

Вдруг звонит телефон…

Одежда прекращает падать на пол. И даже начинает неохотно водружаться обратно. Вадик бросает в трубку хмурое «Еду» и благоразумно застегивает штаны.

Мила, кажется, куксится — из гардеробной мне плохо видно выражение ее лица.

Отлипнув друг от друга после прощального поцелуя, парочка выметается за дверь — кажется, они спешат в ГАИ подмахнуть какие-то никчемные бумаги.

Я остаюсь в квартире одна.

Пить! Пить! Пить! Не медля мчусь на кухню.

Напившись, наевшись, плотно пообедав и даже накрасившись, разваливаюсь на стуле с барабанно набитым животом. Однако на сытый желудок думается плохо, еще хуже, чем на голодный.

Самое лучшее решение — не принимать никакого решения. А это значит, все останется как есть. Значит, отныне мой дом — гардеробная.

Я буду в ней жить. По ночам буду выбираться наружу, чтоб перекусить. Надо, однако, запастись бутылками с водой и сухпайком — вдруг проголодаюсь. И ведро с крышкой (понятно для чего). Даже если ночью на меня наткнутся мои родственники, ничего страшного, подумают: привидение. Обычное привидение, с кем не бывает, кто не встречал…

Воображаю разговор за завтраком.

«Па, я вставал ночью в туалет и видел маму».

«Неужели, сынок?»

«Да, она грызла на кухне куриную ножку».

«А я-то думала, куда по ночам пропадают куриные ножки… — дребезжит Луиза Пална. — А это, оказывается, привидение…»

Разговор за другим завтраком:

«Что-то ее сегодня ночью не было».

«Наверное, окончательно убралась на тот свет, да уж пора, сорок дней прошло».