Читать книгу "Рычащие птицы. Комментарии к будням - Даниэль Глаттауэр"

Благоухает и в деревне (в тех зонах, где нет удобрений). Если задержаться там надолго, а потом снова отправиться в Вену, то сразу чувствуется, чего именно недостает: ничего. Чтобы развеять последние сомнения, спуститесь в метро. Там тоже май, хотя и более суровый.

Уже это потрясает. Каждый день где-нибудь на свете выжимают новое ароматическое масло из доселе неведомого растения и разливают его по флаконам. У каждого сколь угодно экзотического цветка есть свой собственный гель, причем тренд развивается так: сначала необходим гель перед душем (чтобы разгорячить кожу), а затем – гель после душа (чтобы успокоить кожу). Есть нескончаемая серия продуктов, порожденных скользкими китайскими сливами личи (маринованными шариками для пинг-понга). Есть нейтрализирующие запах кристаллы: горные, долинные, морские, а скоро будут и пустынные. Всего, что предлагается на продажу, хватит на добрых три миллиарда подмышек.

Но что толку? Ничего. Всегда находится пара дюжин людей, упрямо отказывающихся от этих средств – в мае в метро.

Центр полицейского задержания

Несколько дней назад до нас дошло взбудоражившее нас агентурное сообщение: «Ликвидировать «помещения для временного задержания арестованных» путем конкурса идей». Первое предположение: должно быть, состоялся конкурс идей, в ходе которого решали, что бы еще ликвидировать. Один из участников, должно быть, и сказал: «Обезьянники!» А жюри ответило: «Хорошая идея, ликвидируем!» (Об альтернативных идеях, к сожалению, ничего не известно. Может, кто-нибудь предложил: «Кондитерские!» Жюри: «Плохая идея!» Или: «Суд по делам несовершеннолетних!» Жюри: «Браво!» Но это только предположения.)

Присмотревшись к сообщению внимательнее, мы заметили, что «помещения для временного задержания арестованных» в агентурном заголовке были взяты в кавычки. Это значило: ликвидации подлежит лишь название, но не сами «обезьянники». Чтобы выбрать новое название, и был устроен конкурс идей. Идеи собирали целый год. Тем больше лавров досталось идее-победительнице: «Центр полицейского задержания». Звучит симпатично: полиция задерживает подозреваемых для того, чтобы те скоротали время в центре до тех пор, пока подозрение против них либо окрепнет, либо исчезнет. Великолепно. Тем самым превышение полицейскими власти ликвидировано, пожалуй, навсегда.

Простреленные

Так называют чокнутых. Никто не хочет ими быть. Но их много. Все говорят: простреленный. Опять одно из этих модных словечек, которые теперь множатся, как грибы после дождя. Они беспрерывно простреливают общество. Может быть, весь наш словарный запас уже разграблен. И теперь мы падаем, как простреленные, на последние экземпляры якобы оригинальных творений.

Один из немногих, кто самоотверженно заботится о словесном разнообразии, – это компьютер. По крайней мере, таков компьютер читательницы Элизабет. Его безукоризненно грамотный интеллект выделил слова «зрительская аудитория» красной волнистой линией, выразив тем самым орфографическое недовольство. В качестве альтернативы он порекомендовал ей «зрительную», «подозрительную», «подлозрительную» и «разорительную» аудиторию.

Тут есть две версии:

а) подлозритель – это человек, который в кино в самый интересный момент шуршит упаковкой из-под чипсов. Подозритель – это человек, который следит, чтобы аудитория не разорила телевидение;

б) компьютер Элизабет – чокнутый.

Огонь под контролем

Герд недавно ехал в метро по линии U3 в направлении Оттакринг. (Так начинаются великие романы.) На станции «Швеглерштрассе» его взгляд упал на урну с горящим мусором. Герд вышел из поезда, схватил огнетушитель и потушил пламя. Облако копоти поплыло над перроном и покинуло станцию вместе с большинством пассажиров. Герд по линии связи известил о случившемся руководство станции. Некоторое время спустя появился ленивый дежурный венского метро с бутылкой воды в руке, оценил ситуацию и проворчал: «Ну, супер, спасибо, теперь впору вызывать уборочную команду!» Раскритикованный пожарный возразил: «Послушайте, урна была без присмотра. Не мог же я знать, что кто-то уже в пути, чтобы потушить пожар». Дежурный ответил ему на это: «У нас всегда кто-нибудь в пути». Сказав это, он взял огнетушитель и удалился.

Эта история вопиет о морали для нас, пассажиров: если мы обнаружим в туннеле метро огонь – пусть горит! Нет никаких причин для беспокойства. И даже если дымятся сразу пятнадцать урн, надо поднять большой палец в знак нескрываемого уважения. Венское метро все держит под контролем. У них всегда кто-нибудь в пути.

Брюзжание (I)

В Австрии – стране угрюмых лиц – человеку позволено все, нельзя только, чтобы ему было хорошо. Ничто не унижает человека так, как высказанное ему в лицо: «Хорошо тебе!» Услышавший в свой адрес подобное стоит на грани социального протеста и обособления от народа.

Поэтому полагается строго избегать всего, что могло бы дать кому-то повод прийти к мысли, что вам хорошо. Ибо если кому-то здесь хорошо, то ему уже слишком хорошо для «здесь» и ему бы лучше пойти куда подальше. А в Австрии это «подальше» трудно найти, разве что в Вальдфиртеле. (Да, это та самая скрытая реклама.)

Ну, а теперь о том, как не возбудить у людей подозрений, что вам хорошо. Очень просто. Во-первых: не смеяться, а если придется, то не иначе как злорадно или самоиронично, поскольку дела ваши настолько плохи, что вам это уже все равно. Во-вторых: надо жаловаться, причем откровенно вслух или хронически, усиленно морща лоб и кривя рот. В-третьих: о каждом, кто покажется вам хоть немного подозрительным, говорите: «Тебе-то хорошо!» Тем самым вы расскажете все о собственном состоянии. И о национальном тоже.

Брюзжание (II)

Обычное в нашей стране обращение «Хорошо выглядишь. Как у тебя дела?» считается чуть менее брутальным, чем получить себе в лицо открыто брошенное обвинение в предательстве народного духа, поскольку у кого-то вопреки природе австрийца все идет хорошо («Тебе-то хорошо!»). Этот вопрос обладает подавляющей силой внушения, но хотя бы предлагает приемлемый выход. Надо отвечать: «Спасибо, пожаловаться не могу». Или короче: «Жаловаться нельзя». Это означает: конечно, я бы пожаловался, ведь я австриец, ведь я знаю, как перекрыть или хотя бы поставить под сомнение жалобные вопли других, чтобы другие не думали, что им одним плохо, что у них одних есть право пожаловаться. То есть сам бы пожаловался, но нельзя. Вроде бы и прилагаешь все силы к тому, чтобы тебе было не так хорошо, как этого хотелось бы другим, чтобы они без лишних судорог могли бы чувствовать себя намного, намного хуже. Но в конце концов, дела твои все-таки слишком хороши, чтобы жаловаться. И тогда говоришь: «Мне нельзя жаловаться» – и вызываешь этим истинное сочувствие. Ибо если человеку нельзя пожаловаться даже в ноябре, то дела его и впрямь никудышные.

Брюзжание (окончание)

Описанное здесь беспокойство австрийца, вдруг его ближнему посчастливилось жить еще хуже, чем ему самому, побудило нескольких читателей посвятить себя этой щекотливой теме сезона. Вальтер Р. считает важными два утверждения: во-первых, он житель Штирии. Во-вторых, брюзжание – это не австрийская болезнь, а венская. Ее возбудитель гнездится на поручнях метро, питается крохами уличной посыпки и полосками зебры и радуется первым снежным лавинам с крыш.