Читать книгу "Дикий барин - Джон Шемякин"

Раньше меня предостерегала моя тевтонская бабушка, например. Под ее безжалостным голубым взглядом я овладел всеми азами своей изворотливости и умению прикидываться мертвым, упав с гаража на кирпичи. Курение, портвейн, спекуляция, бегство от директоров школ, стрельба из поджигов, все, что составляло смысл моего существования, подвергалось ее критическому анализу и разбору.

Особенно бабушка любила нравоучительные повествования, которые неизменно заканчивались трагически. Собственно говоря, большинство бабушкиных моралите начиналось с курения одним мальчиком папирос в постели, а заканчивалось закономерным началом Второй мировой войны.

Мама, быстро поняв, что бегать за мной по стройкам можно только с целью знакомства с загорелыми стропальщиками и монтажниками опорных сооружений, нашла свое место в моем воспитании при помощи тех же грустных баллад о вреде питья и танцев, заканчивающихся, по обыкновению, моим долгожданным рождением.

Дядя Валера, вносивший посильную лепту в процесс моего быстрого созревания, знакомил меня с биографией своих друзей, которые начинали вот точно так же, как и я, с ковыряния пальцами в носу, а теперь валяются под заборами в окружении преданных бродячих псов.

Дядя Лева, в промежутках между своими долгими командировками, учил меня, что то, как я прожигаю детские годы, – просто позор и беспонтовая бакланка. Что в мои годы он уже вернулся из первой своей детской командировки и так себя удачно проявил в одной горьковской сберкассе, что вскоре был отправлен в более серьезную командировку, откуда приехал уже взрослым красивым человеком с фанерным чемоданом. «Сдавай!» – обычно заканчивал он свое кухонное выступление, внимательно следя за моими порхающими над клеенкой детскими пальцами.

И не то чтобы я следовал всем советам и внимал всем предостережениям. Нет! Но было, черт возьми, приятно.

А теперь все не то… Я стал каким-то социально заброшенным. Никто не интересуется, откуда у меня вон то и другое, никто не предупреждает, что еще вот чуть-чуть – и будет поздно, что то да се…

Горько. Не перед кем бренчать заслуженными в походах орденами. Некому рассказать, тыча костылем в окно, про полынный запах пройденных дорог.

Мумия и Мейерхольд

Мой прапрадед в молодости был известным на всю округу затейником.

В свободное от досуга время он отдыхал. Не хотел работать ни в какую. Никак. А ему уже четырнадцатый год шел.

Шли восьмидесятые годы XIX века, эпоха пара и химии, так что в борозду вставать Ефим Поликарпович Свистунов не спешил. Вместо этого искал пути к творческой самореализации. Мастерил каких-то зловещих кукол из тряпья и устраивал представления для деревенских.

Пристроили его в Пензе на водочный завод. Отвезли на производство, понятное дело, связанным. Вытрясли из мешка и приказали трудиться.

Начал он трудиться на производстве водки с поэтическим названием «Углевая». Что-то там на березовом угле, очистка, вкуснота неимоверная, польза фантастическая. Но кукол своих не оставлял – мастерил их и на промышленном предприятии.

До хозяина дошла слава о дурачке таком редкостном. Хозяин и сам пришел посмотреть, и сыночка своего привел. Сыночку кукольное шоу очень понравилось. Выдали прапрадеду три рубля на расширение репертуара. И каждую неделю Ефим Поликарпович мой устраивал спектакли. Пока не убежал с предприятия в отпуск, из которого вышел многодетным отцом только в 1912 году, завербовавшись на торговый флот для поездки в жаркие страны.

Привез из Египта небольшую мумию – гостинчик для мордовской деревни в ту пору выдающийся. Мумию Ефим Поликарпович сбрызнул кельнской водой и пытался выдать за нетленные мощи, обретенные им лично у заброшенного скита, что у Святлоярского озера.

Только разразившаяся империалистическая бойня 1914 года прервала духовный подвиг прапрадеда. Не захотели в Нижегородской духовной управе покупать святыню, столь необходимую в трудную годину испытаний. Мумию Ефим Поликарпович передал как основное наследство моему прадеду – Ивану Ефимовичу. С отеческим наставлением и убеждением, что мумия будет кормить его внуков и правнуков, если те будут, конечно, не дураки, как прочая округа.

Мумию эту моя бабушка помнила прекрасно. Мощи хранились в сундуке, на котором бабушка провела лучшую пору своей жизни – детство, отмеченное холерой, голодом и пожарами. Уверен, что и сейчас эта мумия ждет своего часа у кого-то из многочисленных потомков Ефима Поликарповича Свистунова, несостоявшегося директора императорских кукольных театров. Лежит в каком-то сундуке в заповедных чащах Мордовии.

Уверен также, что Всеволод Эмильевич Мейерхольд кукольные представления на водочном производстве своего папы забыл, а вот подсознание Всеволода Эмильевича – нет, не забыло.

Паззлы

Сам-то я, понятно, пролеткультовец, от сохи-матушки взошел в чертоги научности и в том превзошел по накалу страстей самого Михайлу Ломоносова.

Скажем прямо – гордиться нечем. Перед устрицами робею, шампанскава из дамских туфелек не пью, на скачки не езжу, лампадное масло почитаю за главное лекарство. Где-то переборола мой внутренний аристократизм староверская закваска прочих предков.

Но вот одного понять не могу по сю пору. Разбираю прапрадедовы записи. Они каким-то неведомым образом сохранились. Разбираю и понимаю: вот у моих деревенских предков, кондовых таких бирюков, не было в заводе такого, чтоб детишек своих мучить. Может, конечно, по пьяному делу и бывало. Вернешься в остатках бизнес-планов с Макарьевской ярмарки, весь в сомнениях после посещения гастролирующей оперетты, сами посудите: только из уезда, а тебе тут Оффенбаха! Так вот, вернешься и посмотришь чутким взором на наследников – сдержаться трудно, уж поверьте. Позавчера «Орфей в аду» и мадера, буйство кружев и шапито, а сегодня трескучие половицы и постылое семейство у самовара.

Своих мордовских кулацких предков понять могу. Сам через такое проходил, представление имею. Прилетишь из Лондона, утирая беленый нос, и не такое увидишь.

Но вот прапрадедушка – сын управляющего Кронштадтской таможней. Катайся под сумрачным финским небушком сыром в маслице, наслаждайся происхождением, срывай цветы удовольствий на пристанях. Но вот читаем выписанные красивым почерком дневниковые строки от 12 января 1886 года. Достанем платки.

«Выпиливал лобзиком «puzzles».

Вы это представить себе можете?! Январь 1886 года, а человек выпиливает лобзиком паззлы! Эти, которые теперь наши дети – а у меня и внуки скоро начнут – выкладывают по картинке. Раньше их нужно было выпиливать.

Как не возрадоваться прогрессу?!

Ну, кроме того, очевидно, что прапрадедушкин папа не сильно воровал. Что для моего рода странно.

Идея

Однажды мой дед зимовал на острове Рудольфа. В отдельном доме зимовали научные сотрудники, а дед мой зимовал с сотрудниками не очень научными в другом домике. С совсем ненаучными сотрудниками зимовал дедушка. В научном домике споры, игры, чтение, замеры, взаимные лекции и граммофон. В домике, где дедушка, треньканье на варгане, пение и кислый запах. Все ненаучные сотрудники сидят где попало и смотрят то в одну точку, то на варган.