Читать книгу "Гарсоньерка - Элен Гремийон"

Ева Мария выпрямляется:

– Поняли что?

– Не могу утверждать наверняка, но все меня наводит на эту мысль. Известно, что их приберегали для офицеров.

– Да о чем вы говорите?

– Этот ребенок. Этот маленький мальчик. Он не усыновленный, а украденный ребенок.

Ева Мария с трудом удерживается, чтобы не закричать. Взгляд у Витторио застывший.

– И если мое предположение верно, то все еще намного хуже, чем я думал.

Ева Мария смотрит на Витторио. Витторио смотрит на Еву Марию. Но он ее уже не видит. Он использует ее как визуальную опору для размышлений. Его рассуждения не доведены до конца, ему необходимо говорить, для того чтобы рассуждать. Необходимо произносить вслух. Витторио не обращается к Еве Марии. Он размышляет:

– Фелипе всегда ненавидел брата – скрытая ревность, зародившаяся еще в детстве, случай довольно распространенный, ревность к младшему старшего, не сумевшего примириться с его появлением. По словам Фелипе, родители больше любили брата, о том, было так на самом деле или только в его воображении, не имею ни малейшего понятия. Фелипе и его жена довольно долго пытались зачать ребенка, у них ничего не получалось, я прекрасно помню, он много раз об этом говорил. Как-то он пришел на сеанс сильно взволнованный – только что узнал, что жена брата беременна! То есть его брат преуспел там, где сам он потерпел поражение. В который раз! Должно быть, этого он уже не вынес. Несколько месяцев спустя – не помню, сколько точно прошло времени, – он сообщил мне об их смерти, о смерти брата и невестки. Внезапной. Погибли на дороге, попали в аварию. «Естественный отбор» – так он это прокомментировал. Да, конечно, проявил равнодушие, но, зная, как мало он любил брата, я не удивился. Мне никогда бы и в голову не пришло, что он может быть в этом замешан. И когда еще какое-то, совсем недолгое, время спустя он сообщил, что его жена беременна, я ничего плохого не подумал. А как я мог догадаться? Должно быть, скорое отцовство брата ослепило Фелипе и заставило его действовать. Потребность соревноваться с братом делала его способным на что угодно. Омерзительно, но логично, все сходится. Отсюда и его оговорка: «Само собой, я занимаюсь братом». Этот ребенок, которого он, по его словам, усыновил, – ребенок его брата. Фелипе его забрал. Перед тем то ли убив брата, то ли подстроив убийство, насчет этого ничего сказать не могу. А жене брата, несомненно, предстояло разродиться в одной из специальных камер, как большинству женщин из числа так называемых подрывных элементов, в одной из камер, предназначенных для беременных. А потом они невестку Фелипе уничтожили, и ее тоже, как других матерей других украденных младенцев. Присвоив ребенка. Слишком это было просто, слишком соблазнительно – воспользоваться разработанной системой, уже существующей организацией, чтобы уладить личные проблемы, и Фелипе, конечно, был не единственным, кто так действовал. Насилие стало решением всех его проблем. Вот и жену он ударил, и его идеологические убеждения тут ни при чем – он просто разозлился. Как это так – у брата будет ребенок, а у него – нет! Детская ревность, получившая взрослое оружие.

Еве Марии нечего сказать. Ее способность к анализу парализована. Зато аналитический ум Витторио работает вовсю.

– А в тот вечер могло произойти вот что. Едва выйдя из моего кабинета, Фелипе уже пожалел о том, что открыл мне свою тайну, а главное – он решил, будто я понял, что кроется на самом деле за этим так называемым усыновлением: его сын – украденный ребенок. Может быть даже, будто я понял, что это ребенок его брата. Когда боишься разоблачения, кажется, что тебя разоблачили полностью, а что полностью правда открывается редко – никому и в голову не приходит. К тому же он, возможно, слышал через дверь, как я назвал его мерзким типом, уши палачей привыкли ловить малейший шепот. И оскорбление, добавившись к прежним моим намекам, – иногда я не мог с собой справиться, у меня что-то вырывалось непроизвольно, и потому он прекрасно знал, что я о нем думаю, – это оскорбление сильно его задело.

Витторио закрывает глаза.

– Допустим, это так. И Фелипе считает, что теперь я представляю собой опасность – если не для него, то для его тайны. Он решает меня убрать, но меня не оказывается дома.

Витторио открывает глаза.

– И вместо меня он натыкается на Лисандру. Вот оно что. Может быть, произошел несчастный случай? Вышла осечка?

Да нет, Фелипе же не дилетант.

А что, если он, чтобы не пачкать рук самому, послал кого-то другого выполнить грязную работу? Если это чужой промах?

И снова – нет. Фелипе не стал бы никого в это впутывать. Обзавестись сообщником означает рисковать, что тебя предадут, а на такой риск Фелипе не пойдет, он слишком хорошо знает, как внезапно совершается предательство. «В каждом друге дремлет половина предателя», – часто повторял он.

Витторио сам формулирует вопросы и ответы. Как во время сеанса. Но сегодня речь не о пациенте, а о нем самом. Только о нем. На карту поставлена его собственная свобода. Витторио это знает. Он никогда не испытывал того, что испытывает сейчас. Как трудно рассуждать, когда речь о тебе. Когда ты в опасности.

– А если это Фелипе все подстроил так, чтобы обвинили меня? Сидя за решеткой, обвиняемый в убийстве жены, я уже не могу причинить ему вреда.

Тоже нет. Никакой гарантии, что, оказавшись за решеткой, я не причиню ему вреда. И потом, это слишком сложный путь, проще все-таки было меня убить…

У Витторио всего один след, и ему страшно сойти с единственной тропинки, которая может вывести его отсюда. Топчется и топчется на ней. Витторио уже совершенно не способен трезво мыслить. Понукая свой рассудок, заставляя искать настоящего преступника, Витторио сбивает его с прежнего пути. Психоаналитика терзает уже не жажда истины, а страх гибели. Его рассудок несется вскачь, закусив удила.

– А может, он, последовав моему совету, поговорил с женой? Признался, что рассказал мне об усыновлении? Но знала ли она вообще хоть что-нибудь насчет этого ребенка? Нет, конечно же, Фелипе ничего ей не сказал. Конечно же, она сама все поняла. Несколько недель или несколько месяцев спустя после появления этого чудо-малыша она заподозрила ужасную правду Да, должно быть, она знает, только этим и можно объяснить ее отношение к Фелипе, ее постоянную злость… она знает, что их сын – один из пятисот детей, похищенных во времена хунты, один из пятисот детей, которых государство разыскивает, чтобы вернуть биологическим родителям. И вот она, боясь потерять ребенка, просит мужа меня убрать. Научившись убивать по идеологическим соображениям, можно убить и из любви. И Фелипе привык действовать по приказу. Значит, он возвращается домой, рассказывает обо всем жене, и она просит его убить нас обоих, не только меня, но и Лисандру. Так и слышу, как она, с ее женским чутьем, обостренным параноидным материнским страхом потерять ребенка – а стало быть, совершенно убийственным, – внушает Фелипе, что недостаточно убрать меня, что я, несомненно, поделился с женой, не мог не поделиться, слишком уж хороша эта история для мужа, которому хочется развлечь жену за обедом, обычно проходящим в молчании, ей же скучно, вот я и рассказал страшную историю с участием ребенка… Никто не смог бы удержаться и не рассказать, хоть бы и психотерапевт, хоть бы и психоаналитик, какая уж там профессиональная тайна! Стало быть, меня убить недостаточно, надо убить еще и мою жену. Разумеется, они не могли допустить, чтобы кто-то знал. Значит, Фелипе приходит к нам, звонит в дверь, просит его впустить, Лисандра в конце концов открывает, он проделывает все, в чем он специалист, выталкивает Лисандру в окно, рассчитывая потом найти меня в моем кабинете или где-то в доме – я ведь должен быть на месте, во вторник вечером я, как правило, дома, ухожу я по четвергам – и свести счеты со мной. Теперь моя очередь, уж не знаю, какую зловещую мизансцену он заготовил, но пресловутая семейная ссора, которая плохо закончилась, похоже, нравится всем, почему бы и им не подумать о том же: человек кончает жизнь самоубийством, после того как вытолкнул жену в окно. Безупречно. Идеальное убийство. Сценарий, к которому не придерешься. Вот только меня дома нет. Дальнейшее нам известно.