Читать книгу "Город на воде, хлебе и облаках - Михаил Липскеров"

Раньше он прозывался Беня Комедиант. Еще в хедере он проявлял недюжинные актерские способности.

Он запросто протыкал обе щеки сапожной иглой сапожника Моше Лукича Риббентропа, которому платил за иглу небольшую арендную плату. Потому что игла от крови ржавела и обувь, сшитая при посредстве ржавой иглы, не могла считаться кошерной и требовала чистки, которая требовала денег, потому что кто ж в те алчные времена первобытного капитализма будет забесплатно чистить ржавую от крови сапожную иглу.

Помимо протыкания щек, Беня Комедиант мог усмирять медведя. Проверить это было трудновато из-за отсутствия в нашем Городе медведя, но раз Беня утверждал, что может, то какие основания ему не доверять?.. Тем более что проверить обратное было также невозможно по причине все того же отсутствия в Городе медведя. А в карточных фокусах ему вообще не было равных. Особенно в фокусе с тремя картами, именуемом впоследствии «три листика». Потом, после введения в нашем Городе запрета на карточные игры из-за недопоставки в Город карточных колод, он фокус усовершенствовал, заменив карты наперстками.

А когда в Городе появились механические часы, изобретенные в свое время Гутен Моргеновичем де Сааведрой, то Беня Комедиант публично и незаметно снимал их с рук жителей. Но фокус удавался ему наполовину. Снимать-то часы он снимал, публично и незаметно, а вот возвращать их так же публично и незаметно у него пока не получалось. Как, впрочем, непублично и заметно тоже. Многим жителям это не нравилось. Особенно тем, у которых часы исчезали. Когда-то, очень много лет назад, Беня Комедиант снял часы и с меня. И с тех пор я тупо счастлив. Но другие жители не были счастливы, поэтому они вываляли его в дегте и птичьих перьях, из-за чего Город затарился немереным количеством фаршированных куриных шеек и дефицитом дегтя, и вывели Беню Комедианта за пределы Города. (Позже эту историю использовал американский человек Самуэль Клеменс в романе «Приключения Гекльберри Финна.)

На каких сценах подвизался Беня Комедиант вне пределов Города, я сказать не могу, но где-то же он был!.. Во фраке и цилиндре. Из которого периодически без видимых причин порскали дикие кролики.

И как-то вечером он сидел в своей коляске в окружении порскающих туда-сюда диких кроликов на улице под названием «Улица» и громко рассказывал окружающим его местным евреям о покорении им манежей цирков Астлея, Барнума, Никитина, Дю Солей (которого в те времена еще не существовало, во какова волшебная сила искусства: цирка еще нет, а он уже покорен). И среди евреев затесался один парень из русского квартала, который вообще-то шел мимо. И прошел мимо, задержавшись лишь на секунду. К слепому часовщику реб Файтелю на предмет починки часов. И каково же было его удивление, когда он, придя к реб Файтелю, часов-то и не обнаружил. Тогда, СОПОСТАВИВ, он вернулся на улицу Улица, к продолжающему хвастать своими сценическими достижениями Бене Комедианту. Толпа еврейских подростков с упоением слушала его, с разной долей убедительности снимая друг с друга часы. Русский некоторое время слушал и смотрел на эту вакханалию иллюзии и манипуляции, но ничего сделать физического не мог по причине «а чем докажешь», а посему свое отношение к происходящему выразил излишне гневным:

– Распоясанно ведете себя, Соломон!..

И все. И как сказано «в начале было слово» и не сказано «а потом было дело», но улица Улица тут же стала называться улицей Распоясавшегося Соломона, а Беня Комедиант стал хлебником. А почему он стал хлебником, я понятия не имею. Возможно, потому, что в Городе хлебников до него не было и халы к Шаббату приходили из Варшавы черствыми. А чем наш Город хуже Егупца? Ничем. Разве что Егупец славился своими инвалидными колясками, на одной из которых раскатывал по Городу Шломо Сирота. Кстати, если вам нужна инвалидная коляска, то я могу похлопотать. Не потому, что там комиссионные, а исключительно из внутреннего расположения. Ну, и комиссионные тоже не помешают.

Я придумал еще одну версию появления в Городе Бени-булочника, но об этом потом. И ваша вольная воля, какую историю выбрать. Потому что свободу вольной воли никто не отменял.

Вот такая вот история улицы, на которой был расположен Магистрат, к которой подвалила христианская община на предмет, о котором мы уже говорили.

А теперь перестанем возить котенка носом по описанному ботинку и перейдем к сути разговора, который состоится через минуту в Зале для разговоров Магистрата нашего Города. Впрочем, прошу прощения, не через минуту, а… Ну скажите, сколько нужно времени честным (с ударением на «Ы») христианам, чтобы расплескать по случайно оказавшимся в Магистрате рюмкам неслучайно оказавшейся в нем алкогольной водки? Ибо никакой серьезный разговор в городе, а тем более в его твердыне – Магистрате, по определению невозможен. Вы можете меня спросить – по какому такому определению? Кто? Когда? И где это определил? Такие идиотские вопросы постоянно задает Ирка Бунжурна, когда намыливается совершить какую-либо очередную глупость и допытывается у меня, по какому такому случаю ей, Ирке Бунжурне, ее нельзя совершать. И где написано, что ее нельзя совершать именно ей, в то время как другим – запросто. И ответы типа половых связей с валенком в сумасшедшем доме ее не удовлетворяют, а лишь на некоторое время погружают в состояние тихой задумчивости о технических возможностях этого действия, исходя из гендерных различий плотских намерений валенка. Но потом она опять возвращается к своим баранам, и тогда я пускаю в ход единственный ответ, насквозь пропитанный демагогией, а посему и являющийся наиболее убедительным в моих устах, в которых неведомо откуда появляется немыслимое для среднего обитателя черкизовского приграничья количество елея:

– Всей великой русской культурой, Крошечка-Хаврошечка…

И тут она отпадает. Потому что поиски в великой русской культуре точного ответа на точные вопросы не существует. А существует цепь неких весьма спорных рассуждений, опирающихся как на факты, достоверность которых никем не доказана, а если и будет доказана, то это не будет играть никакой роли, потому что именно достоверность придаст великой русской культуре некие твердые основы, из-за которых она и будет разрушена, так и на домыслы, достоверность которых и доказывать не надо, потому что нет, не было и не могло быть в великой русской культуре моральных авторитетов, которые возьмутся доказывать истинность домыслов. Мораль моралью, авторитеты авторитетами, но доказывать домыслы – ну не идиоты же!

Что я написал-то?..

И Ирка Бунжурна отказывала в душевной и прочих близостях очередному носителю вечных ценностей определенного свойства. Но однажды я ее упустил, и один из носителей вечных ценностей определенного свойства ее таки обратал. Если можно применить это русское слово к тому, что произошло и происходит до сих пор между ними. И я никак не мог ей объяснить, что постоянное исчезновение маек в системе вечных ценностей русской культурой не предусмотрено. Были какие-то слабые попытки, но она начинала пускать сопли и сквозь них допытываться, кем, когда и где они не были предусмотрены. А я, несмотря на свой преклонный возраст, бесконечно испорченный человек. И я ее кормил супом. Так как вся ее нехитрая зарплата уходила на майки от Кельвина Кляйна для этого охламона. Чтобы ей не было за него стыдно. Если при всей моей испорченности… Вот такая вот логика.