Читать книгу "Жизнь эльфов - Мюриель Барбери"

То было своеобразное восприятие песен природы, очень близкое тому, что слышала Мария. Потому-то композиция с дольками чеснока, преобразившими горницу фермы, так потрясла Евгению, что она была посвящена в тайный орден невидимых истин, делавших ее столь счастливой, хотя родилась она столь бедной.

Главная драма ее жизни была связана с сыном, который погиб на войне. Его имя было выбито на деревенском монументе. Во времена сражений, которые разрывали кровавыми ранами небо Франции, ее убивало то, что фиалки продолжали все так же прелестно увядать. А когда она потеряла сына, красота лесов показалась ей подлостью, которой не нашлось объяснения в Писании. Невозможно было осознать, как роскошь мира уживается с таким огромным горем. Смерть мужа, хотя и сильно ее удручившая, не стала для нее такой трагедией. Он ушел, как уходит все живое, как вянут ирисы и слабеют большие олени. Но война поджигала очертания и испепеляла реальность до кости, повсюду на пути людей вставали стены высотой с собор, утверждая смерть даже здесь, на просторах прекрасных равнин. И то, что это происходило в прозрачности весеннего цветения, было неправильно и убивало в ней то, что прежде рождало жизнь, – святое согласие почвы и всего живущего на ней. Еще до того, как сын погиб, она потеряла аппетит, но, услышав, что ее мальчик не вернется с далеких полей и что ей даже не отдадут его тело, потому что, когда гибнет столько людей, можно разве что составить списки пропавших, – Евгения вообще забыла, что значит что-то хотеть.

Но однажды утром, незадолго до конца войны, из соседней деревни привели мальчика, болевшего уже много месяцев и с утра до вечера кашлявшего до изнеможения. Кашель был столь мучительным, что она и сама ощутила боль, которая утихла, лишь когда она коснулась его груди, попробовала проследить пути, по которым распространялась болезнь, обнаружила безупречные легкие, и вдруг ее внезапно осенило, что он страдает той же хворью, что убивает и ее. Евгения посильнее надавила ладонью на его худенькую обнаженную грудь, в которой силы войны ворочались взрывами боли и ярости, погладила мальчика по щеке и наложила согревающую мазь. А потом, улыбаясь, но с изумлением чувствуя, как внутри открываются шлюзы и прорывается наружу поток забивавших душу обломков, как прочищается и снова начинает работать связь с рассветной зарей. Несмотря на раны и ненависть, она сказала ему: «Все пройдет, мой ангел». Два дня спустя мать ребенка сообщила ей, что кашель пропал и что мальчик хоть и не говорит, но беспрестанно улыбается. Так Евгения смогла вернуться в привычное русло жизни, напоенной песнями лугов и дубрав. Но теперь к этому добавилось знание недуга, раны, которую отныне она будет ощущать как черную воронку, ежедневно поглощающую часть отпущенной человеку энергии. Странным образом это научило ее лучше распознавать глубинные причины болезней, но она чувствовала еще, что как будто лишилась какой-то части своего дара и возросшая точность диагноза оказалась обратно пропорциональна способности излечивать. Одно росло, другое ослабевало, и, даже не философствуя, она ощущала этот вечный ход, подрывавший ее способности целительницы.

Почему дороги судьбы вдруг встают перед глазами, как буквы, сами собой появившиеся на береговом песке? После войны жизнь возобновилась, и все вернулись к полям, где во время кровопролитных битв работали только женщины и старики. Пришли новые жатвы, новые зимы и осенняя нега, и выжившие оплакали мертвых, хотя ужас бойни сделал их самих навек безутешными. Однако люди жили и улыбались летним стрекозам, а землю их тем временем давили серые камни, на которых раной и вечным проклятием зияли слова: «Помните! Помните! Помните о судьбе, что ломает человека, требует новой дани памяти, обращая в проклятие любовь, убитую свинцом!» Входя в комнатушку, где в агонии мучился Марсель, Евгения почувствовала, как Мария быстро коснулась ее плеча и сразу молча отступила в тень. И только тогда война для Евгении закончилась. Дороги судьбы…

Стóит на миллиметр сдвинуть зубчик чеснока, как мир совершенно меняется. Едва заметный сдвиг чуть искажает наши внутренние ощущения и при этом навсегда изменяет нашу жизнь. Глядя на мучения больного, Евгения чувствовала все это и дивилась тому, что прикосновение малышки помогло ей чуть-чуть продвинуться в пространстве – и оказаться так далеко от собственного страдания. Десятилетия борьбы легким прикосновением сметены с ее старческих плеч, а перед ней – ничего враждебного, а просто умирающий человек из плоти и крови. Евгения приблизилась к кровати и положила ладонь на лоб крестника.

На самом деле Марсель, клявший себя за съеденную цесарку и за все, что он в жизни сделал плохого, в частности за украденную в детстве утку, теперь представлял собой один сплошной сгусток болезни.

Воспаление вспыхнуло в желудке, за два часа там скопился гной, и болезнь, получившая подкрепление, резко пошла в атаку. И тогда тело подверглось мучительной пытке, которую болезнь придерживала до того часа, когда станет непобедимой. А беспорядочные судороги от расползающейся кругами боли помогли инфекции распространиться по сосудам и тканям больного. Именно таков был принцип всякой войны, абсолютно ясный Евгении по причине, которую она осознала только после того, как Мария коснулась ее плеча, активировав знание, записанное в генетическом коде ее старого крестьянского тела. И это знание подсказало ей, что она столь отчетливо видит урон от войн оттого, что судьба повелела ей стать целительницей. Мир ширился и рос. То, что целиком заполняло его в десятилетия зла, теперь стало лишь крошечной территорией в сутолоке мощных сил, которым, однако, не подвластны фиалки. Внезапно Евгения пожалела, что знание пришло к ней так не скоро, но она поняла и то, что нельзя командовать легионами добра. Надо еще научиться сочувствию и любви, ведь озарение душ требует работы горя и траура. Да, подмога близка, но для нас недосягаема, нужно время, нужны годы и, может быть, сострадание. И вот, в четвертом часу ночи, две женщины вместе проникли в ту область, что требует особого величия и тяжкого труда, а между тем в их руках была жизнь человека, и эта жизнь висела на волоске, который в самозабвении битвы воедино связал восьмидесятилетнюю старуху и двенадцатилетнюю девочку.

Евгения закрыла глаза и внутренним взором увидела всю последовательность действий исцеления, совсем как тогда, когда ей было пять лет и она лежала в пьянящем аромате мяты. Она открыла глаза, и ей не понадобилось даже говорить, потому что девочка сразу пошла на кухню и вернулась, держа в ладони пригоршню зубчиков чеснока и веточки тимьяна, чей пряный запах распространился по комнате. Евгения взяла с прикроватного столика Анжелы глиняную плошку, раздавила в ней дольки чеснока, перемешала с тимьяном и поднесла снадобье к ноздрям умирающего. Тому как будто стало легче дышать, и он приоткрыл желтый глаз в прожилках темной крови. Она смазала липкой массой его губы. Он с отвращением поморщился, но тут же сдался, тогда она осторожно вложила в приоткрытый рот толику снадобья.

Знаете ли вы, что такое сон? Это не химера, не порождение наших желаний, но иной путь вбирания в себя субстанции мира и восхождения к той истине, что раскрывают нам туманы, пряча видимое и обнажая незримое.

Евгения знала, что ни чеснок, ни тимьян не победят инфекцию, распространившуюся по организму, но она выросла в мудрости, которая подсказывает покинувшим поле брани бойцам, что нашим возможностям нет предела и что силы природы всемогущи. Еще она знала, что ее дар целительницы призывает на помощь другой, гораздо более мощный и грозный, и что от Марии, стоящей в тени вместе с вершителями великих дел, зависит возможность чудесного исцеления. Евгения обернулась и позвала девочку. Та шагнула вперед и снова коснулась ее плеча. Евгения пошатнулась, как от внезапного удара. В ней словно пришли в движение все силы и все рычаги, вскипели все волны и все бури. Вздрогнув от неожиданности, она отдалась течению энергетических потоков, по воле малышки завихрившихся вокруг нее, потом почувствовав упоение целительницы, поплыла самостоятельно, отыскивая волну своего сна. Она нашла его через образ, который выделялся на фоне неясных шорохов, и тогда ритмы и ощущения замедлились, чтобы позволить ей медленно приблизиться к красному мосту, связавшему два берега, тонущие в тумане. Как прекрасен был этот мост…