Читать книгу "Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены - Тумас Шеберг"

P S. Завтра в 10.00 уезжаем из Берлина. В. с.

Что Ингмар Бергман как будто бы знаком с обстановкой в концлагерях, не особенно удивительно. Это понятие появилось еще в начале века и наверняка упоминалось в учебниках истории Пальмгреновской школы как один из инструментов, с помощью которых европейские колониальные державы держали в узде местное население Африки. Мрачная ирония, что уже неделю-другую спустя всего в нескольких десятках километров от германской столицы нацисты открыли первый специально спроектированный лагерь Заксенхаузен, прототип эсэсовских лагерей, позднее оснащенный газовыми камерами, помещениями для экзекуций и крематориями, – по словам шефа СС Генриха Гиммлера, “современный, новейшего образца, идеальный и легко расширяемый концентрационный лагерь”.

А Ингмар Бергман тем временем направлялся в немецкую глубинку, в принимающую семью. Путь его лежал в деревню Хайна в центральной Германии, в Тюрингии, неподалеку от Веймара, связанного с именами Гёте, Шиллера, Ницше, Листа, а также и Гитлера. В 1926 году нацисты провели там свой съезд, и теперь, десятью годами позже, германскому фюреру, к восторгу молодого Бергмана, предстояло снова посетить красивый средневековый город.

Хайна же была просто крохотной точкой на карте, хотя имела собственного бургомистра и располагалась на просторе среди хлебных полей и красивой природы. Чуть дальше к северу находится национальный парк Хайних, к востоку – холмы Фанер-Хёэ, а к югу – горы Тюрингенский Лес.

“Деревня лежала в ложбине, в зажиточной местности. Между домами змеилась ленивая мутная речка. В центре поселка – непомерно огромная церковь, площадь с военным памятником и автобусная станция”, – вспоминает Бергман в “Волшебном фонаре”. Еще он пишет, что у Зигфрида и Клары Хайд шестеро сыновей и три дочери, что, однако, не соответствует истине. Детей было пятеро: сыновья Зигфрид, Винфрид, Йоханнес и Бертхольд, а также дочь Эмилия. Вдобавок он утверждает, что ездил в Германию в 1934 году, а это либо явная ошибка, либо способ смягчить впечатление: мол, для шестнадцатилетнего юнца увлеченность нацизмом простительнее, чем для восемнадцатилетнего.

Зигфрид Хайд служил в деревне пастором, стройный, с козлиной бородкой, приветливыми голубыми глазами, ватными тампонами в ушах, в надвинутом на лоб черном берете. По словам Бергмана, он был начитан и музыкален, играл на нескольких инструментах и пел приятным тенором. Жена Клара, толстая, замученная работой, покорная, большей частью суетилась на кухне и время от времени застенчиво трепала юного шведа по щеке. “Наверно, вроде как просила прощения за то, что дом такой бедный”.

Зигфрид Хайд действительно был деревенским пастором, а значит, очень важной персоной в здешнем обществе, но слыл чудаковатым и ограниченным. Жену его Клару все любили, на ней и держалось домашнее хозяйство. Она долго тосковала по родной Швейцарии, с трудом приспособилась к немецкому окружению, и идея включиться в школьный обмен со шведской семьей принадлежала именно ей.

Бергмановская характеристика одного из хозяйских сыновей, Йоханнеса, рисует шаблоный портрет пламенного нациста, словно вырезанный из национал-социалистической пропагандистской газеты. Белокурый, высокий, голубоглазый. С веселой и бодрой улыбкой, небольшими ушами и пушком на подбородке. Этот Ханнес, как его называли в семье, позднее отправится с ним в Стокгольм, чтобы в свою очередь погостить в семье шведского пастора.

Ингмар Бергман по мере сил старался объясняться на своем школьном немецком, основанном на многолетней зубрежке грамматики, а не на речевых упражнениях. Вскоре по приезде в Хайну он писал домой родителям:

Дорогие родители, наконец-то я здесь после многих перипетий и тягот. Раньше я и не предполагал, что переезды могут быть до такой степени неприятными. Но теперь они позади. У меня столько новых впечатлений, что я фактически не знаю, с чего начать. Это письмо, наверно, получится не менее сумбурным, чем предыдущее. Редко мне доводилось встречать таких добрых и благожелательных людей, как здесь. Если я скажу, что все ваши ужасные пророчества не сбылись, вы поймете? Der Pfarrer [пастор, то есть Зигфрид Хайд. – Авт.] – симпатичный молчаливый старикан. Проповедует он хорошо, просто и понятно даже для язычника вроде меня. Мамаша Хайд прямо-таки не знает, чем бы угодить. У меня отдельная комната, хотя места у них не так уж много. Отличная кровать, секретер, солнечное окно на юг. Еда райская. Живу как принц. Комнату явно обставили специально для меня. На одной стене – портрет Вагнера, на другой – картина, изображающая эпизод сказания о Тангейзере. Парнишка [Ханнес. – Авт.] веселый, прямодушный, соединяющий в себе добрые качества родителей. Хлопот с ним определенно не будет. Сестра у него такая же. Сами видите, живу я как у Христа за пазухой. Места здесь до невозможности идилличные. Немножко напоминают Даларну. Дома и церковь – старинные, красивые. Погода стоит жаркая. Сплю под периной, с открытым окном. Единственная неприятность – Ханнес встает в 5 утра вместе со всей семьей. А вообще все хорошо, главное – привыкнуть. Сегодня я был в церкви. Все alles zum alles[6] продолжалось час и было весьма непритязательно, так что дольше и не надо. Прихожан собралось человек десять, сидели на разных скамьях. Тем не менее впечатление осталось приятное. Не знаю почему. Недавно со всем семейством ходил на воскресную прогулку в лес. А вчера, когда я приехал, на письменном столе стоял пышный букет полевых цветов. Жаль, у меня толком не получается выказать им всем мою благодарность. Но мне тут наверняка понравится!!! Будьте уверены.

В “Волшебном фонаре” он, правда, пишет, что днем скучал. В семь хозяйские дети уходили в школу, и он оставался один со стариками. Читал, бродил по окрестностям и тосковал по дому. Охотнее всего сидел в кабинете Зигфрида Хайда или сопровождал пастора, когда тот посещал паству на дому. “Он ездил на старомодной колымаге с высоким откидным верхом, дороги пылили в неподвижном зное, повсюду расхаживали злющие жирные гуси”.

Но конечно же имелись возможности для увлекательных открытий. Он начал совершать вылазки в соседнюю деревню Зоннеборн, как-то раз и заночевал там, за что по возвращении в Хайну получил от пастора нагоняй. Семейство Хайд обещало родителям заботиться о нем и было вне себя от тревоги, когда он без предупреждения исчез.

Эмилия Хайд позднее вспомнит Ингмара Бергмана как совсем необременительного гостя, но добавит, что он казался незаурядным. Ей понравилась дерзкая отлучка Бергмана в Зоннеборн, где предметом его интереса, возможно, была одна из тамошних девчонок. А может, он всего лишь хотел навестить пасторскую семью, где хозяйка дома была уроженкой Норвегии.

Сама Эмилия Хайд была привлекательная молодая девушка, и, вполне возможно, она чуточку влюбилась в интересного пасторского сынка из Стокгольма. Много лет она будет поддерживать эпистолярный контакт с семьей Бергман. Но когда “Волшебный фонарь” вышел в немецком переводе, Эмилия испытала разочарование, прочитав, как он изобразил ее семью. Конечно, ее братья были активистами гитлерюгенда, но и сам Бергман выказывал огромный энтузиазм. Она вспоминала, как он однажды сказал, что Швеции действительно не помешало бы иметь такого человека, как Гитлер. И подозревала, что именно из-за полученного нагоняя Бергман мог приписать Зигфриду Хайду куда большие симпатии к нацистам, чем тот питал на самом деле.