Читать книгу "Екатерина Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева"

У этого разговора нет окончания. Екатерина Романовна оборвала диалог там, где он соскальзывал на неприятную тему. Иначе пришлось бы распространяться об «иностранных деньгах».

Уже после переворота, 6 июля, прусский министр Бернхард фон Гольц донес в Берлин Фридриху II: «Кейт в начале своего пребывания здесь давал государыне взаймы, в надежде, что это поможет ему быть главным лицом при перемене правления; впоследствии он увидел, что это ни к чему не привело. Со смерти покойной императрицы к Кейту прибегали еще раз, чтобы получить от него еще некоторое количество денег; но он отказал… Теперь он не может похвалиться, что государыня на него за это не сердится»{163}.

Кейту действительно нечем было похвастаться. Накануне переворота он не только не дал будущей самодержице денег, но и поставил ее дело под удар, сообщив Петру III о тайных контактах жены с британскими купцами. Бумаги, найденные у английского консула, стали известны императору, но, по-видимому, не содержали ничего серьезного, иначе Екатерина не вывернулась бы. Тем не менее из осторожности она посчитала правильным сжечь письма Дашковой. Ведь та напрямую спрашивала о деле.

Реакция самой княгини показательна: «Когда граф Строганов был сослан в свои поместья, я посоветовала Одару поехать с ним». Значит, Екатерина Романовна, мало знавшая пьемонтца, устроила ему убежище у одного из своих родственников, сторонников императрицы, которого Петр III «загнал на дачу» буквально в канун переворота?

Примерно за месяц до роковой черты почти пресеклись и контакты подруг. «Четыре последние недели ей сообщали лишь минимально возможные сведения, — писала Екатерина II о Дашковой. — …Только олухи и могли ввести ее в курс»{164}.

«Озеро нимф»

Сразу после отъезда Михаила Ивановича из столицы княгиня предалась горести. Екатерина Романовна была очень впечатлительной, и душевные страдания могли вызвать у нее лихорадку на нервной почве. Августейшая подруга утешала Дашкову как могла. «Сокрушаюсь, что отъезд нашего посланника опечалил Вас, — писала она. — Мне вдвойне больно за это обстоятельство, потому что Вы знаете, как близко я принимаю все, что до Вас касается». «Я охотно извиняю Вам чувствительность, но берегитесь, милая княгиня, слабости… Эта чувствительность есть доказательство нежного сердца, и я уверена, что Ваш ум поставит ее в приличные границы».

Видимо, в письмах Дашкова жаловалась на привязчивость своего сердца. Потому что в ответ Екатерина возражала: «Я… не согласна с Вами, если Вы думаете, что управлять Вашим сердцем легко. Выбросьте эту мысль из головы». Вряд ли императрице было неприятно преклонение, но она считала своим долгом остановить подругу: «Я ничего не скажу о лестных выражениях Вашего письма, ибо не хочу разочаровывать Вас относительно моих воображаемых совершенств… Вы заслуживаете этой хитрости с моей стороны, уверив себя в качествах, вовсе не свойственных мне». И в другом послании: «Если я сделаюсь избалованной и тщеславной, кого же мне обвинять в том, кроме Вас и Ваших друзей?»

Считая, что Екатерина управляет ее сердцем, княгиня и от подруги требовала полноты чувств. Но главное — пыталась подчинить своей недремлющей заботе, оградить от остального мира стеной ревнивой привязанности. Ответные записки императрицы показывают, что Дашкова хотела контролировать ее контакты: «Не беспокойтесь, я не имею никакого сношения с О[тто] С[такельбергом][10]…Я очень хорошо знаю его характер, и разговор наш никогда не заходит далее обыденных предметов»{165}.

Иногда попытки Дашковой сделаться единственной посредницей вызывали справедливую отповедь: «Если вы найдете мое мнение неуместным и опасным, вспомните, что мои принципы основаны не на общих взглядах и побуждениях, а на довольно верном знании человеческого сердца и характера»{166}.

Пассаж про «общие взгляды и побуждения» очень любопытен. Накануне переворота княгиня решила теоретически подготовиться к грядущим событиям: «Я была поглощена выработкой своего плана и чтением всех книг, трактовавших о революциях в различных частях света»{167}. В библиотеке Екатерины Романовны сохранились издания, с которыми она знакомилась в это время — «Revolutions Romaines», «Revolutions du Portugal», «History of Revolution in Sweden»{168}. Запугивание себя кровавыми картинами грядущего переворота пагубно сказалось на состоянии княгини. «Румянец сбежал с моих щек, и я худела с каждым днем». Позднее мисс Элизабет Картер, встречавшая Дашкову в Англии в 1770 и 1776 годах, писала подруге: «Могли ли Вы предположить, что женщина, способная сыграть такую роль, имеет очень слабые нервы? Амбицию следует делать из более крепкого материала»{169}.

У императрицы нервы казались канатами. Дашкова объясняла спокойствие подруги тем, что она якобы не знала о надвигавшихся опасностях. «В это время государыня часто писала мне, и, по-видимому, с более спокойным духом, менее встревоженная грядущими обстоятельствами, чем ее друзья, которых ожидания относительно близкой перемены были гораздо серьезнее, чем ее собственные»{170}.

На самом деле «не подозревала» именно Дашкова. Реальный заговор зрел сам по себе, книжные химеры в голове Екатерины Романовны — сами по себе. «Вскоре я схватила простуду, которая чуть не прикончила меня», — писала она. Нервы были ни при чем. Дашкова провалилась в болото.

Вспомним земли, которые отец уговорил княгиню взять у императора и которые осушали мужики-отходники. Участок был обширен: он начинался в четырех верстах от Петербурга и тянулся до Анненгофа и Екатерингофа. «Я через день ездила в свое имение, или, скорее, на мое болото, чтобы в одиночестве записать некоторые мои мысли», — сообщала Екатерина Романовна. В поездках молодую женщину должен был сопровождать кто-то из родных. Эту роль взял на себя ее зять Строганов, женатый на кузине Анне Михайловне. Отношения супругов давно разладились, и не будь граф так некрасив, совместные путешествия с золовкой вызвали бы много подозрений. Но Magot[11]оставался Magotou, которому природная неловкость помешала даже спасти спутницу. «Желая погулять по лугу, казавшемуся мне уже обсохшим, я погрузилась в болото по колено. Ноги у меня промокли, и, возвратившись домой, я заболела».

Кирьяново, впоследствии великолепно обстроенное на пожалованные Екатериной II деньги, имело для княгини какое-то роковое значение. В 1783 году, еще до возведения загородного дворца, она привезла сюда гостившую подругу миссис Гамильтон. Вход в имение отмечали только деревянные ворота из нескольких балок. Верхняя упала в ту минуту, когда Дашкова проходила под сводом, и ударила княгиню по голове{171}. К счастью, без последствий. Ни крови, ни сотрясения мозга. Но, видно, крепко же молились за своих бар мужики, осушавшие местную трясину, если хозяйка дважды чуть не лишилась жизни.