Читать книгу "Круговой перекресток - Елена Гайворонская"

Переходный возраст

Как-то незаметно подкрался переходный возраст с его перепадами настроения, беспорядочным ростом разных частей тела, прыщами, проблемами, казавшимися взрослым смешными, а нам архиважными. Время превращения миленьких деток в гадких утят. Время смутного томления, новых желаний, стремлений, разочарований. Алкин ветхий дом сподобились сносить, обитателей коммуналок раскидали по окраинам.

– У черта на куличках, в Бирюлеве, – вздыхала Алка. – Как только проведут телефон, я сразу тебе позвоню.

И, зашмыгав носом, кинулась мне на шею. Я тоже прослезилась. Было жаль расставаться с подружкой. Потом я поняла, что воспоминаниям место лишь на страницах пожелтевшего альбома, научилась мгновенно забывать и двигаться вперед, не оглядываясь на прошлое. Но это пришло позднее, со временем, с опытом. А тогда две девчонки обнимались и ревели, словно теряли что-то очень близкое, важное. Мы ведь наивно полагали, что наша дружба будет вечной, незыблемой, как египетские пирамиды, и вдруг прозрели и поняли, насколько все в мире зыбко, непредсказуемо и независимо от наших желаний. Позже Алка звонила мне пару раз. И я ей столько же. Алка звала в гости, я обещала приехать, но так и не получилось. Потом мы забыли друг дружку, остались лишь пожелтевшие снимки на страницах старого альбома.

Дашка

Справедливость закона физики, гласящего, что, если в одном месте что-то убывает, в другом ровно столько же прибывает, вскоре подтвердилась на деле. Первого сентября в наш класс пришла новенькая, высокая худая девочка в толстых очках, громоздившихся на востром носике, с длинными смоляными волосами, тщательно зачесанными и собранными в конский хвост, чуть сутуловатая, угловатая, как многие подростки. Робко вошла, обвела класс рассеянным взглядом, приблизилась к моей парте, к пустующему бывшему Алкиному месту, застенчиво спросила:

– Здесь свободно? Можно сесть?

– Пожалуйста, – равнодушно разрешила я. – Кстати, меня зовут Саня.

– А я Даша. Очень приятно, – улыбнулась как-то по-детски беззащитно. И неожиданно стала мне очень симпатична. А я в своих приязнях обыкновенно бывала весьма осторожна и скоропалительности не допускала.

Так у меня появилась новая подруга, Дашка Нефедова.

Дашка с мамой тоже выехала из коммуналки, только путем обмена. У них была комната в старинном доме-особняке на Остоженке, за которую они взяли небольшую отдельную квартирку в старой сталинской пятиэтажке. Это нынче «Остоженка» произносится со слащавым придыханием и за восемнадцать метров на этой имиджевой респектабельной улице можно легко взять треху в Сокольниках. Но в те времена Остоженка была одной из улиц в хорошем районе центра столицы. Сердце не замирало, не билось учащенно, воображение не подбрасывало услужливо картинки черных лимузинов с трико лором, пузатых дяденек в дорогих пиджаках, капризных силиконовых дамочек и всевозможные атрибуты роскоши. Дашка с ее мамой были безумно счастливы, что наконец-то смогли вырваться с коммунальной кухни.

Дашкина мама, Зоя Николаевна, оказалась интеллигентной дамой, высохшей и молчаливой, с темными волосами, закрученными в тугой узел, печатью усталости на лице и печалью в глазах, тщательно скрываемой толстыми стеклами тяжелых очков. Зоя Николаевна работала корректором в научном издательстве, на ее столе и вокруг него всегда высились стопки отпечатанных на машинке рукописей. Дашкина мама правила их зеленым стержнем. Дашкин папа был художником, он утонул, когда ей было пять.

– Он погиб, как герой, спасал ребенка на водохранилище, – листая фотоальбом, рассказывала Дашка, и в ее дрожащем голосе слышалась тихая гордость.

– Ты на него очень похожа, – ободряла я Дашку, хоть это было верно лишь отчасти.

На черно-белых фото отец был запечатлен с Дашкой на коленях, с шашлыком на природе, с большой овчаркой, с друзьями-художниками в обнимку на фоне выставочной стены. У него были такие же смоляные волосы, как и у Дашки, но на этом, пожалуй, сходство заканчивалось. Он был полноватым, широколицым, с широкой улыбкой в тридцать два зуба. Но Дашке искренне хотелось быть «папиной дочкой». Она здорово рисовала и после уроков ездила в художественную школу, куда-то к черту на рога, на метро и двумя транспортами. Стены в доме были увешаны отцовскими акварелями – пейзажами, натюрмортами. Свои Дашка прятала в папку и показывала немногим, опасаясь строгой критики. Мне казалось, что она рисует просто здорово, но подруга придирчиво комментировала каждую акварель: здесь линии «поплыли», здесь свет неважно передан, тут кривовато.

– Хватит к себе придираться, – говорила я. – Ты классно рисуешь. Ведь пока ты только учишься. Спорим, ты станешь известной художницей!

Дашка краснела и застенчиво улыбалась.

Ситуация менялась с зеркальной точностью, когда я читала свои неумелые стихи и рассказики. Мои литературные таланты казались мне очень скромными, а произведения несовершенными. Дашка же приходила в восторг, твердила, что мне непременно надо отправить свои вирши в газету или журнал.

– Давай напишем прямо сейчас, – теребила она меня, – немедленно.

Однажды мы состряпали письмо, вложили пару коротких рассказиков и послали в редакцию «Юности». Вскоре пришел ответ-отписка: редакция благодарит, но в настоящий момент не располагает возможностью к публикации в связи с большим количеством материала, советует совершенствовать литературное мастерство, желает творческих успехов…

– Ничего, в другой раз непременно напечатают, – твердила Дашка. – Главное не отчаиваться.

В общем, кукушка хвалила петуха…

У нас было много общего. Дашка оказалась такой же книжной фанаткой, обожала Чехова и О. Генри, позднее обе увлеклись Серебряным веком. Нам нравилась история России эпохи Петра Первого. Мы проглатывали новинки в модной «Юности», «Октябре», в почти оппозиционном по тем временам «Новом мире», потом обсуждали, иногда наши взгляды расходились, мы спорили до хрипоты, но благополучно завершали диспуты за чашкой чая с шоколадными конфетами и тягучим клубничным вареньем. Чай Дашка, как и я, могла поглощать бесконечно, кружку за кружкой, особенно темными промозглыми вечерами, когда за окном лил ненужный дождь или мела пурга. На нашей крохотной кухоньке было светло, пахло тепло и вкусно свежими булками, которые мы с Дашкой в силу своих щуплых конституций могли лопать в немереном количестве.

– Не в коня корм, девки, – говорила бабушка, подкладывая лишние кусочки.

В отличие от Алки Дашка моей семье очень нравилась, да она и не могла не нравиться – тихая стеснительная опрятная хорошистка. Помимо крайней застенчивости, была у Дашки иная отличительная особенность: она страдала вопиющей неуклюжестью. Из ее тонких рук вечно выпадали ручки, ластики, учебники и тетрадки. Несмотря на худобу, Дашка единственная в классе умудрялась свернуть в столовой поднос со стаканами, с грохотом уронить стул, смахнуть с подоконника цветок. Дашка отчаянно краснела, расстраивалась до слез, бросалась упразднять последствия, порой это ей удавалось, но иногда получалось еще хуже. Я, как могла, стремилась помочь подруге. Вместе мы мыли заляпанный компотом пол, пересаживали амариллис в новый горшок, после чего с легкой Дашкиной руки он рос лучше прежнего, да еще начинал цвести белыми цветами.