Читать книгу "Под сенью Молочного леса - Дилан Томас"

Должен ли я счесть оставшихся в живых? Вот, — сказал гробовщик, указывая на очертания ночи в незашторенном окне своей конторы, — это могила для тех, кто ходит и дышит. Здесь лежит спящее тело, плоть, что зажгла свечу, тающий воск человеческий.

Иди домой и умри, — вот что сказал он местному Тому, и то же повторил он безумной луне, вспоминая историю о разорителях могил, которые отрыли на Кэтмарвском кладбище говорящий труп. Гробовщик слышал, как вокруг него умирают мертвецы, и живой человек, в рабочем сюртуке, почти вросшим в плечи, расшвырял гравий на подъезде к Последнему Приюту. Кэтмарв, лежащий в кровавой ванне, спокойно спал до рассвета. Том качался на заборе, булочник и мясник застыли под боком у своих возлюбленных, а священник сидел с прогоревшей трубкой в зубах. Эплевелин освежевал шестерых скворцов; в конце концов он повалился на пол, сжимая в руках пригоршни красных изломанных перьев; седьмая птица, голая, как и ее мертвые собратья, все еще дрожа, пела на побеленном подоконнике.

Чума идет на нас, сказал мистер Монтгомери, гробовщик, ибо отзвуки смерти наполняли ветер, и он нес повсюду запах разлагающейся плоти.

Маленькое пятнышко чумы на шкуре Западного Уэльса расползалось по жилам графства, превращаясь в огромный круг, наполненный невидимыми семенами болезни; смерть, напитавшая наросты на деревьях, отравляла зеленые почки и красила свежими язвами родимые пятна леса. Мистер Монтгомери швырнул в лицо чуме стакан с уксусом, стакан разбился об оконную раму, и уксус потек по треснувшему стеклу. Он заткнул картонками каждую щель и трещину; вдыхая струящуюся кислоту, он затыкал их тряпками, чтобы отгородиться от ночи; он запер дверь своего деревянного дома и заколотил ее досками, забил все щели в углах, пока комната не превратилась в гроб с дымоходом. Тогда он снял с полки книгу своей матери.

Снадобья от болезней тела и от болезней духа, вещества для воскрешения, заговоры от смерти, бормотал Браунвен Монтгомери. Рука, написавшая квадратными буквами это послание планете людей, сжимала червя, и дождь вбил эти буквы в ее неумершее имя; иносказательно она описала Кэтмарвскую чуму, и белый конь — это конь блед, и промчится он по холму, и всадник его будет с окровавленной головой. «Возьми, — прочел Браунвен, — птичью кровь и человечье семя. Возьми семя мертвеца и птицу, чашу смерти, и слей птичью кровь и мертвенный сок в чашу. Размешай пальцем, и если — мертвым пальцем, то выпей мое варево за меня». Гробовщик отбросил чашу в сторону. И была птица, и был человек в незапертой комнате, и чума в чреслах, и перо, щекочущее плоть и кровь, и поднятый палец среди деревьев и глаз в небе. Это — его обычное видение; чума не может заслонить глаз, так же, как ветер в деревьях не расслоит ноготь на том пальце. Сняв замки и засовы с гроба с дымоходом, он вышел в это ночное видение; ночь состояла из крови одной птицы, семени одного человека и одного пальца, указующего на мир, что вверху. Он прошел лесом и оказался на пыльной дороге, отовсюду ведущей в Уэльс — и слева, и справа, и с севера, и с юга, и снизу, где поля, и сверху, где глаз. Глядя на неподвижные деревья в темноте он, наконец, добрался до дома Эплевелина. Открыл калитку и двинулся по дорожке. Эплевелин лежал в своем кабинете, шесть ощипанных скворцов лежали рядом с ним, седьмой стонал. «Возьми, возьми, — сказал Браунвен в сторону Кэтмарвского кладбища, — птичью кровь». Он поднял с пола мертвую птицу, разорвал ей горло и собрал в ладони холодную кровь. «Выпей мое варево за меня», — сказал он в ухо священнику. На буфете он нашел чашку и наполовину наполнил ее кровью скомканного скворца. «Хоть он и гниет, ему придется подождать, пока я выпью за нее ее варево», — сказал мистер Монтгомери в сторону органиста. «Возьми, возьми, — сказала его мать, — семя человечье». Он выскочил на улицу, слыша, как последний скворец поет о новой смерти.

Местный Том качался на заборе. Он не почувствовал, как скользнул по его пальцу большой складной нож, и то, что его обручальное кольцо из травы расплелось, нимало его не обеспокоило.

Мертвый священник сидел в кресле, он не вскрикнул, когда брюки свалились к башмакам, и обещанное наполнило колпачок от авторучки.

Чашка была полна. Мистер Монтгомери помешал в ней пальцем, на котором недавно было обручальное кольцо, и выпил содержимое на Кэтмарвском кладбище рядом с могилой матери. Потекла красная жижа. Могилы закружились вокруг него, каменные ангелы всколыхнулись на своих постаментах, и крышки гробов, не видимые безмолвному выпивохе, заскрипели на петлях. Яд проник в него, и он завертелся, наступив одной ногой на материнскую могилу. Мертвый Кэтмарв дернулся из деревянного селения к волосистому холму. Волосы на голове гробовщика встали дыбом. Кровь в его крови и холодная капля семени священника изменили его сущность, он измерил ущербность луны; неподвижное солнце скатилось вниз, и галактика, которую он не мог свести на землю, развалилась надвое и на сотню звезд. Три дня унеслись с ветром, четвертый занялся в безоблачном небе и снова потонул в бесконечных ударах колокола на часовне. Четвертая ночь встала как мужчина, затем видение изменилось, и лунная женщина осветила кладбище. Он измерил ущербность солнца. «Слишком много дней», — сказал он, чувствуя тошноту от материнского зелья и отравленных часов, что снова и снова проходили мимо него, оставив на гравии какой-то коврик и кость в белом сюртуке. Но пока шло время, мертвецы устали от ожидания. Том, которому было неудобно на заборе, поднял четырехпалую руку, чтобы подавить зевок, который разорвал остатки уцелевшей на его лице кожи. Булочник и мясник почувствовали боль, оттого что слишком долго предавались любви, и покинули надоевшие постели. Шестеро ощипанных скворцов поднялись на крыло, седьмой пел, и Эплевелин, очнувшись от глубокого сна, вышел в проснувшийся мир, и птицы в танце кружились вокруг него. Итак, устав от ожидания, мертвые восставали и отправлялись искать гробовщика, ибо тление пробралось в них, и куски плоти отваливались, когда шли они странной процессией по пыльной дороге, ведущей к Кэтмарвским могилам.

Мистер Монтгомери увидел, что они пришли, и когда новый восход потух над кладбищем, он предложил им чашку своего зелья. Но мертвецы отвели его руку. Согбенный местный Том и стерильный священник, булочник и мясник неуклюжие любовники — и Эплевелин руками, облепленными перьями, рыли в земле общую могилу. Высоко-высоко над ними седьмой скворец рвался в небо. Тьма рассеялась над кладбищем, но сгустилась снова, когда мистер Монтгомери задал священнику вопрос о боге смерти: «Что есть Божья смерть?»

Подняв голову от земли, священник ответил: «Бог взял с меня обещание. И Он поразил землю». «Я ваш могильщик, — сказал мистер Монтгомери священнику без савана, который карабкался в могилу. — Я, я взял с вас обещание, когда посыпалась земля».

Какая музыка у смерти? Сколько в ней нот — одна или много? Или это хор прокаженных? Такие вопросы были заданы гробовщику, стоящему с пустой на три четверти чашкой в руке, обтянутой перчаткой. Тот, Который Заботится О Каждом Воробье, забыл о моих скворцах, сказал Эплевелин. Что есть музыка смерти? Что могу я знать о ней теперь, когда нет у меня больше моих птиц? Эплевелин пропал во второй четверти могилы.

— Я, я убил твоих птиц, — сказал ему вслед гробовщик.