Читать книгу "Венецианские сумерки - Стивен Кэрролл"

Поэтому, когда она стала искать что-нибудь для оперы, для Фортуни, то обнаружилось, что ничего подобающего случаю у нее в гардеробе нет. Ну и пусть. С чего бы ей выряжаться? Она пойдет в том, что у нее есть, — в простом платье, какое обычно надевала в редких случаях, когда приходилось «появляться в свете». Да и вообще, ей ли вертеться перед зеркалом и мучительно раздумывать, что надеть? Пусть этим занимаются низшие существа, у которых на уме только одно: в кого бы втюриться. Нет, тряпки меня не заботят, твердила она себе, но твердила рассеянно, не до конца веря своим словам.

Глава восьмая

Он представлял собой замкнутое и самостоятельное общество, этот оперный кружок, и такое же подавляющее, как парфюмерные запахи, что витали вокруг. Среди такого изобилия впечатлений Люси была ослеплена шикарными туалетами — прежде она стояла на том, что интерес к одежде свойствен только людям поверхностным, к которым она не относится. Она моментально ощутила свое убожество и, когда Фортуни представил ее небольшой группе своих знакомых, промолчала; те, впрочем, промолчали тоже, отчего Люси стало только легче.

Компания, собравшаяся вокруг Фортуни, завела непринужденную, как бывает среди давних знакомых, беседу; они явно составляли замкнутый мирок, отторгающий всех чужаков. Люси, по крайней мере, могла свободно наблюдать. Частично зрелище развлекало ее, частично ей просто хотелось сбежать, хотелось, чтобы ее выставили отсюда как самозванку, которую в любую минуту могут разоблачить.

Давали «Мадам Баттерфляй». Кое-кто из публики вырядился в кимоно и обмахивался веером, прочие ограничились простой демонстрацией роскоши. Чувствовалось, что все готовились к этому вечеру как к особому событию, и Люси, хотя и бывала дома в светском обществе, оказалась здесь в совершенно незнакомой обстановке. В Австралии никто не стеснял себя рамками условностей, и Люси всегда гордилась простотой своих манер, но нынче ей казалось, что все замечают ее неловкость, и хотелось сделаться невидимой. Когда звонки наконец возвестили о начале представления, она была счастлива раствориться в темноте.

Впоследствии, стоя в фойе, она вновь обратила внимание на небольшой кружок друзей Фортуни. Время от времени Фортуни оборачивался к ней спросить, что она думает о том или ином аспекте представления, и Люси высказывалась одобрительно о теноре, певшем Пинкертона, или не совсем одобрительно — о сопрано, исполнявшей заглавную партию. После ее слов наступала длительная пауза, но затем разговор возвращался на круги своя, Люси оставляли в покое, и она, к своему удовольствию, вновь ограничивалась ролью наблюдателя.

Возможно, думалось ей, эти люди — знакомые Фортуни, и не более того. Да и может ли человек его типа иметь друзей? Ни разговором, ни манерой эта компания на друзей не походила, скорее всего, это обычные навязчивые поклонники. Искатели знакомств, которыми можно прихвастнуть, охотники за сплетнями и пикантными подробностями, которыми можно приправить при случае свой разговор. Люси уже доводилось встречаться с подобным разрядом людей. Получив у этой компании холодный прием, она предположила, что причиной был ее не отвечавший случаю туалет, обыденный облик, за которым, по их представлению, ничего необыденного скрываться не могло. Видя их пустоту и ограниченность, Люси сочла, что может смело вынести им приговор. Но что если она не права? Если в следующий раз те же люди проявят себя как интересные и симпатичные собеседники? Но в тот вечер великодушие изменило ей и о презумпции невиновности захотелось забыть. Потом она сообразила, что это, наверное, просто дурное настроение и оно отражается у нее на лице. Сделав над собой усилие, Люси изобразила любезную мину.

Чуть погодя Фортуни хлопнул в ладоши, подавая знак, что пора расходиться. Решив, что светского общения им на сегодня хватило, он потихоньку предложил Люси отправиться вместе к нему. Держась как заговорщик (обычная манера, в какой знаменитости отделываются от докучливых поклонников), Фортуни ускользнул от толпы столь решительно и быстро, что Люси не усомнилась: к подобным отходным маневрам он за свою жизнь прибегал не раз и не два.

По пути из театра разговор свелся к истории прослушанной оперы. Фортуни рассказал Люси о молодом американском писателе девятнадцатого века, чью новеллу использовали Пуччини и его либреттисты. А когда Люси заметила, что сюжет, по ее мнению, отдает мелодрамой, Фортуни только молча улыбнулся, и улыбка его говорила: «Ах, молодость. Так судят только в юности». Но (Люси осознала это только потом) за всю недолгую дорогу музыка Пуччини не была упомянута ни разу.

У Фортуни они не направились сразу в гостиную, где Роза оставила им поднос с вафлями и графин белого вина, а поднялись в portego на piano nobile. Отпустив домой Розу, Фортуни провел Люси вдоль стен portego, увешанных фамильными портретами и венецианскими уличными сценками разных периодов истории. Фортуни все время давал пояснения относительно картин, мраморных бюстов, мебели и прочих требующих внимания предметов, но Люси, попавшая сюда впервые, слушала его вполуха. На улице успело похолодать, но Фортуни распахнул дверь, и они вышли наружу.

Напротив Люси обнаружила Большой канал — тот его отрезок, что протекает под Академическим мостом, тем самым большим деревянным мостом, по которому она столько раз проходила. Виднелся вдали и сам мост, но в непривычном ракурсе, и Люси показалось, что стоит хорошенько присмотреться, и она различит картинку недельной давности: она сама пересекает мост, окидывая взглядом ряд величественных пустеющих дворцов и гадая, какое зрелище открывается с их балконов. По берегам светились огни ресторанов, кафе и частных домов, на воде дрожали пятна света, и поздние вапоретти разбивали их на золотые осколки.

Было слишком холодно долго стоять снаружи, и Фортуни предложил вернуться в гостиную, где их ожидало угощение. Вино, к удивлению Люси, оказалось недорогим — такое она пробовала в маленьких барах и кабачках на окраинах города; вполне приличное, но, против ожиданий, ничего особенного. Люси сказала себе, что удивляться не следует: у богачей бывают свои причуды. На самом деле то было любимое вино Фортуни — обычное столовое из близлежащего района Фриули, — которое Роза покупала каждую неделю в маленьком кабачке на крохотной улочке позади собора Сан-Марко.

С другой же стороны, бокал, из которого она пила, был произведением искусства; синие и зеленые завитки на стекле напоминали волны — так выглядел океан, где Люси купалась в отрочестве каждое лето. Смутно припомнив изречение, висевшее когда-то в рамке у нее на стене, она спросила себя: «Что ты пьешь — воду или волну?»[11]Она никогда не понимала его смысла, но ей почему-то показалось уместным задаться этим вопросом снова. Она осторожно подержала бокал в руке, а затем подчеркнуто бережно поставила на стол.

Они молча потягивали вино, пока Фортуни не заговорил первым.

— Мне поступает много всяких приглашений, но как-то скучно идти одному, — сказал он, тактично обходя молчанием свою старую подругу Карлу.

Люси кивнула, уже понимая, что последует за этими словами, однако промолчала. Она следила за Фортуни, который провел пальцами по краям бокала, а затем произнес мягко, низким, хрипловатым шепотом закоренелого курильщика: