Читать книгу "Вдвоем веселее - Катя Капович"

– Лучше отвезти их в село, иначе их опять уведут «гицели».

Бабушка Рыся была совсем не такой, как дед, а обычной, доброй и простой. Ее я не стеснялась. Когда дед повез псов в село, я спросила, что значит «гицели». Бабушка ответила, что это люди, которые отлавливают бездомных животных. Убедившись, что бабушка много знает, я засыпала ее вопросами, которые мне загадывал дед. Бабушка отвечала избирательно, склонив овальную голову набок и помешивая деревянной ложкой жаркое. На ногах у нее всегда были темные чулки, даже в самую жару, и это мне казалось единственным темным местом в ее жизни. Однажды она стянула их в моем присутствии, и я увидела у нее на ногах разноцветные вздувшиеся вены. Бабушка часто ложилась и поднимала ноги на спинку дивана – от этого, наверное, боль утихала. Но она никогда не жаловалась. Я любила свою обычную бабушку, но мне было интересней с дедом, который преображался на улице среди странных чужих людей. После работы он иногда шел в винный погреб, и я слушала, как он говорит на разных языках с приезжими. Когда я немного подросла, он стал брать меня с собой в путешествия. Мы вместе отправлялись на автобусную станцию, покупали билеты и ехали в трескучем автобусе в какое-нибудь село к его заказчикам. Когда автобус доезжал, дед смотрел на часы и быстро устремлялся вперед. Он шел, не оглядываясь на меня, бегущую сзади в сарафане и стоптанных красных туфлях. На плече у него болталась холщовая торба, в которой неизменно лежал большой мешок с конфетами. Его фотоаппарат был упрятан в специальный коричневый футляр, замечательно блестевший на солнце, как и дедушкина загоревшая голова. Посреди села дед вдруг останавливался и начинал свистеть. Этот его свист здесь уже знали. К нему бежали дети, а он, постояв и почесав полированную голову, сначала подзывал совсем маленьких. «Эй, маленькая, иди сюда!» – говорил дед девочке, сидящей в одних трусах на обочине. Она смотрела на него испуганно, и дед переходил на молдавский язык. Тогда она подходила к нему, чтобы взять конфету, с которой уже не сводила блестящих глаз. Потом он раздавал конфеты другим. Обычно перед тем, как отдать конфеты, он загадывал загадки.

Деревенские ребята слушали их внимательно, переглядывались, но отвечали. Дед смеялся, награждал выигравших, да и проигравших тоже.

Все три дня, что мы были там, мы ходили по домам, где дедушка фотографировал крестьянские семьи. Для людей в деревнях дедушкин приезд был большим событием. Когда мы приходили в какой-нибудь двор, то часто заставали семью в процессе приготовлений. На скамейках еще стояли тазы, в них плавала пена. Сначала купали детей, потом мылись сами. Воду сливали на дорогу. Потом хозяева в нарядных костюмах, в белых, как у деда, рубашках и начищенных сапогах, садились на деревянные скамьи и заранее начинали улыбаться. Дед стоял под ореховым деревом и, сложив руки на груди, терпеливо ждал. Сама съемка занимала не так много времени, но на то, чтобы все сели правильно, требовалось много терпения. Старуха должна была обязательно сесть по левую руку от старика, а старший сын – по правую. Сын с женой становились позади отца с матерью. Родственники могли расположиться рядом с родителями, но если это были не самые близкие, то они вставали за спиной хозяев дома, рядом с сыном и его женой. Внуки садились на корточки у ног старших. Этому перемещению не было конца. Иногда, только все рассядутся, во двор входит еще одна семья, вся пирамида ломается, и надо начинать все сначала. Я наблюдала все это много раз и поняла, что в том, как люди рассаживаются на скамьях посередине двора, есть закономерность, которая теряется, когда они встают и расходятся.

На ночь мы оставались в деревенском доме. Я почти ничего не понимала из того, о чем говорили взрослые за столом, поставленным во дворе, под ореховым деревом. Хозяйка приносила горячую мамалыгу, и, пересчитав всех, ее разрезали ниткой на куски. Мамалыгу ели прямо руками, макая желтые кусочки в топленое масло, а потом в раскрошенную овечью брынзу. «Если не хочешь, чтоб тебя укусил комар, потри руки листьями ореха. Комары боятся запаха орехового дерева», – учил меня дед уму-разуму и снова поворачивался к хозяевам и говорил с ними по-молдавски. Разговаривая, взрослые пили красное вино и давали детям пробовать. От этого кисленького шипучего напитка голова моя тяжелела, и я засыпала прямо за столом, положив голову на руки. Сквозь сон я слышала голос деда, рассказывающего истории.

Утром хозяева провожали нас на автобус и долго махали вслед рукой. В котомке у деда лежали завернутая в марлю брынза, сотовый мед, плетеная бутыль с вином и другие дары благодарных хозяев, которым он рассказывал свои истории, привозил собак, делал портреты.

«Девочка, хочешь есть?» – спрашивал дед, когда автобус трогался, и клал мне в подол большое желтое яблоко с красным боком или сиреневую сливу. Привезенные и уже окрепшие в селе псы бежали за автобусом, но недолго. Они уже знали, что здесь им лучше, и не стремились назад. С их стороны это был просто жест благодарности за то, что дед выкупил их у «гицелей».

Когда мне исполнилось девять лет, мы с родителями переехали в новый многоквартирный дом, но дед все равно брал меня с собой, особенно летом, во время каникул. Но наши поездки прекратились, когда у меня появились другие интересы.

К тому же в одну из поездок я как-то пошла в туалет и стала жертвой деревенских гляделок. Несколько детей, прильнув глазами к дырочкам в деревянной кабинке, что-то говорили мне по-молдавски и громко смеялись. А дед, не догадываясь, какому я подвергаюсь унижению, продолжал пить чай. К нему подсаживались крестьяне, и он, вытирая лысину платком, рассказывал им по-молдавски городские новости.

В новостройках, куда мы переехали, девочки были умными, а собаки породистыми. Иногда они рычали на пахнущего уличными псами деда. Но он не обращал на это внимания, ставил на стол деревенский сыр и мед, трепал породистую собаку по голове, и, к удивлению девочек, она начинала улыбаться. В котомке его все так же шуршали блестящие конфеты, которыми он угощал моих подружек. Не понимая его загадок, они пожимали плечами.

«Что имеет голову, но не имеет мозгов?» – спрашивал дедушка Иру. Она молчала. «Лук, чеснок, сыр, девочка», – со смехом говорил дед и доставал конфету.

Однажды он вызвался повести весь наш шестой «В» в открытый бассейн. Учительница очень обрадовалась свободному воскресному дню, и мы поехали. В троллейбусе я досадовала. «Какое, мальчик, самое умное дерево на свете?» – спрашивал дед Вадика. «Я вам скажу, если вы скажете, какое самое глупое», – важно отвечал Вадик. Я знала ответ, он был простой, но дед не нашелся. Он вытер лысину платком, пошарил в торбе и протянул Вадику конфету. «Спасибо, я не ем сладкого», – сказал тот. Дед опешил. Он сам съел конфету и облизал бумажку. Ехали долго, солнце било в окна. Потом вышли, поднялись по лестнице на мост. На мосту деда остановил старый человек в черном костюме и стал с ним говорить на чужом языке. Дети прислушивались, а я краснела за деда. Это был идиш, на котором говорили только евреи. Я верила, что в бассейне всё будет лучше: дед был сильным и загорелым. Раздевались под кустиками: девочки держали подстилки, мальчики пользовались полотенцами. Но мой дедушка не стал возиться с полотенцем, он снял брюки, рубашку и остался в белье. Мои подружки захихикали. Красивый ровный загар деда оказался обманом. Круглая, как глобус, голова и мощная шея были красивого желто-коричневого цвета и того же цвета были руки до локтей, но все остальное оказалось белым. Даже волос на теле у него не было, как у других мужчин. Я старалась не смотреть в его сторону, куда было направлено множество глаз. Пошли купаться. Мои подруги плавали по-собачьи, а я умела кролем. Когда я вышла, они посмотрели на меня с уважением. Я откинулась на ствол дерева и стала невозмутимо смотреть на купающихся друзей. К деду я решила не подходить. Вадик сел рядом со мной: «А ты ничего плаваешь!» Сам Вадик не купался и даже не снимал верхней одежды. Он комментировал события на воде. Я хохотала громко, чтобы никто не заподозрил, что мне очень стыдно. Дед томился под другим деревом, утирался платком, скучал. Он не любил купаться. В конце концов жара его доконала. Все повернули головы, когда он ступил на белые, залитые зеленой водой ступеньки бассейна. Тело его покрылось гусиной кожей. Он был жалок – старый клоун в черных полинявших трусах. Зайдя по пояс, он стал приседать и с кудахчущим звуком подпрыгивать на месте, как делают все деревенские деды. Я не понимала, как могло случиться, что я столько лет боготворила этого нелепого человека, который не может разгадать простую загадку и боится воды.