Читать книгу "Гранд - Януш Леон Вишневский"

– Слушай, Убожик, ты заканчивай спокойно и не торопясь бриться, а я схожу на минуточку на ресепшен, – сказала Юстина. – А когда вернусь, мы с тобой пойдем в сад выпьем кофе и съедим мороженого. И ты мне расскажешь о нем, правда? – Она не стала ждать ответа и быстро закрыла за собой дверь ванной.

Вернувшись в комнату, бросила халат на кровать, надела свежее белье – она уже давно носила запасной комплект в сумке, натянула платье, быстренько подправила макияж и вышла. Торопливо сбежала по застеленной красным ковром лестнице и, только ступив на холодный мрамор пола у этих дурацких вращающихся дверей, вдруг поняла, что на ней нет обуви. Она чертыхнулась себе под нос и вернулась. Убожка радостно насвистывал в ванной. Он и не заметил ее возвращения.

Она приостановилась в дверях, слегка улыбаясь. Мужчины, которые насвистывали или напевали в душе или во время бритья, ассоциировались у нее с детством, беззаботностью и – она сама не знала почему – с добротой. Ее отчим (отца она знала только по нескольким темным фотографиям в семейном альбоме), когда брился, напевал романсы, а в душе выпевал, нещадно фальшивя, целые арии. Она долго не могла понять мать, которая его постоянно за это пение и насвистывание высмеивала и ругала. Как потом выяснилось, на самом деле мать вовсе не нервировали ни свист, ни пение – она просто не могла смириться, что какой-то мужчина ведет себя иначе, не так, как «мужчина всей ее жизни». Потому что все должны были быть точно такими же, как тот неподражаемый «Андрюша». Тот самый, единственный и идеальный мерзавец, который ушел к другой, когда она родила ему ребенка. То есть ее, Юстину. Отчим очень долго с невероятным терпением сносил все эти болезненные и унижающие его достоинства сравнения с другим, но через несколько лет и его терпению пришел конец. Однажды вечером, прямо перед рождественским ужином, мать отправила его практически с пустым ведром к мусорнику на двор. Отец, в кальсонах и выцветшей белой майке, послушно взял ведро и вышел из дома. И не вернулся. Вот так мать Юстины выгнала из своего дома и своей жизни хорошего, доброго, порядочного человека. Даже не заметив при этом, что тем самым выгнала и самого любимого, самого главного мужчину в жизни своей дочери. Но это уж давно было, как говорит Убожка…

Когда она вышла из отеля, в лицо ей ударила волна свежего воздуха. Она перешла на другую сторону улицы, миновала костел с неоготической часовней, потом эстакаду, соединяющую обе стороны улицы, и дошла до рыночной площади, выложенной темно-синими плитами и окруженной с трех сторон магазинами, а с четвертой стороны – закрытой абсолютно не сочетающимся ни с чем вокруг желтым домом как будто из совершенно другой эпохи. Вдоль витрин по правой стороне на мраморном возвышении под цветными брезентовыми зонтиками были расставлены столики и стулья кафе. За одним из них сидела одетая в черно-серый весенний плащик старушка с цветастым платочком на голове. Юстина задержалась на ней взглядом. В цветной толпе женщин и мужчин в коротких шортах и майках эта старушка резко выделялась своим видом, создавая с окружающими почти комический контраст. Рядом со старушкой сидел, ссутулившись, даже, скорее, сгорбившись, Максимилиан фон Древнитц. Тот самый мужчина в джинсах и колоратке. Вежливый, привлекательный и заботливый немецкий пастор-джентльмен из коридора отеля. Он сжимал руки старушки в своих, глядя ей в лицо, и как будто шептал что-то ей на ухо.

Юстина в изумлении остановилась.

Старушка сидела некоторое время неподвижно, а потом ласково погладила Древнитца по голове и медленно поднялась со стула. Юстина наблюдала, как, держась за руки, они протискиваются сквозь толпу на площади. Дойдя до мостика, они повернули налево, в сторону церкви. Когда подъехало такси, Древнитц слегка поклонился, поцеловал старушке руку и помог ей сесть в машину. Поговорив с водителем, он закурил и, не двигаясь с места, смотрел вслед отъезжающему автомобилю.

Юстина подошла к нему и осторожно тронула за плечо.

Он повернул голову и посмотрел на нее испуганно. Как маленький мальчик, пойманный с поличным за каким-то запретным занятием.

– Вы грешите, пан. Против своего здоровья, – сказала она по-немецки и с улыбкой указала на сигарету в его руке.

И тут она заметила, что Древнитц плачет.

– Я могу чем-то вам помочь? – спросила она, стараясь спокойным голосом как-то смягчить неловкость ситуации. – Мне хотелось бы каким-то образом отблагодарить вас за вашу любезность… но чуть позже, когда вы перестанете плакать, – добавила она после паузы, глядя ему в глаза.

Древнитц загасил сигарету о край металлической урны, вытащил из кармана пиджака шелковый голубой платок и тщательно протер стекла очков.

– Рад снова видеть вас, – произнес он тихо. – Мы могли бы говорить по-польски, если вас не очень будет раздражать то, что я время от времени буду коверкать ваш родной язык? – спросил он. – Так вы и вернули бы мне свой маленький долг. Я бы хотел совершенствовать свой польский, а говорить на нем – это единственный способ сделать это. Вы, вероятно, и сами прекрасно знаете это после учебы в Гейдельберге, правда, ведь?

– А зачем вам польский? – удивилась она. – Это ведь необыкновенно трудный язык всего одного и не самого многочисленного народа.

– Хотя бы для того, чтобы лучше этот народ понимать, – объяснил он. – И например, благодаря этому меньше плакать…

Он задумался на секунду.

– Не хотите ледяного кофе? В кафе на рыночной площади чудесный продается. Могу я вас пригласить? – несмело спросил он.

– Нет, – кратко ответила она. – Сейчас мне нужно позаботиться об одном очень интересном мужчине. Вы мне поможете?

Древнитц посмотрел на нее удивленно, с трудом скрывая разочарование.

– У вас с ним одинаковый рост. И вы такой же стройный, если не сказать – худой, как он. А я хотела бы купить ему какую-нибудь летнюю одежду. Он по разным причинам это бы не одобрил, вот я и подумала… Впрочем, все это очень запутанно. У меня сейчас нет времени, чтобы объяснять. Может быть, в другой раз. Например, когда мы будем пить с вами ледяной кофе, – весело добавила она. – Я думала купить льняной костюм. Вам нравится лен? Вы зайдете со мной в какой-нибудь магазин и примерите костюм? И рубашку какую-нибудь? Вместо него? Я вас очень прошу…

Древнитц бросил украдкой взгляд на часы и ответил с улыбкой:

– Ну, если вы считаете, что евангелистский пастор не вызовет в Польше особого скандала, служа незнакомке в качестве манекена, то я охотно вам помогу.

Она не могла не заметить, что молодые продавщицы в бутике многозначительно перемигиваются, принося одежду в кабинку, в которой симпатичный ксендз из Германии, говорящий по-польски с очень приятным акцентом, терпеливо примерял очередные рубахи и костюмы. Особенно пикантным им казалось то, что привела его в магазин привлекательная полька намного моложе его, которая то и дело заглядывала в примерочную, а иногда даже заходила внутрь и закрывалась там вместе с ксендзом.

Когда они вышли из магазина с огромным бумажным пакетом в руках, на площади было еще больше народу. Юстина оставила Древнитца в этой толпе, а сама поспешила вернуться в отель.