Читать книгу "Гроб хрустальный - Сергей Юрьевич Кузнецов"

Открыв дверь, Глеб услышал, как Абрамов говорит кому-то:

— Если б я знал, кто меня подставил, я бы мог еще отыграть назад…

Абрамов стоял босиком на коврике у окна, прижимая к уху массивную трубку сотового телефона.

— Привет, — махнул он Глебу и сказал в трубку: — Вот Глеб Аникеев тебе привет передает. Да, хорошо, я ему тоже. — И рассоединился.

— Ты это с кем? — удивился Глеб.

Абрамов на секунду замялся.

— Неважно.

Глеб пожал плечами и прошел с сумками на кухню.

— Как поминки? — спросил Абрамов.

— Тебя вспоминали, — ответил Глеб и запнулся. — То есть я хотел сказать…

— Нормально, нормально, — Абрамов открыл принесенную Глебом водку. — Кругом столько мертвых, я уже сам не уверен, что жив.

— В каком смысле — много?

— Ну, — Абрамов разлил водку по хрустальным рюмкам, — бабушка твоя, Мишка, Чак опять-таки.

— Чак слишком давно умер. — Глеб прикрыл куском черного хлеба третью рюмку. — Ты еще дедушку моего вспомни.

— О нет, — ответил Абрамов. — Чак теперь живее всех живых. Просто за ноги хватает.

— В смысле?

— Неважно, — Абрамов поднял рюмку. — Лучше давай их всех помянем.

Они выпили не чокаясь. Рюмка водки мягко легла на выпитое днем. Глеб выпивал не часто, но сегодня был как раз такой день: у Ирки его отпустило, наконец, после третьей рюмки и, когда Светка говорила тост, он понял, что слезы так и текут у него по лицу.

— Я тут поесть принес, — сказал он. — Хлеб, колбаса, «Виолу» вот купил.

— Это хорошо, — Абрамов намазал хлеб «Виолой» и откусил большой кусок. — Ностальгическая вещь, мажорская закуска моей молодости. Чак это все любил. Финский сервелат, сыр «Виола», что там еще было? Красная икра, балык, язык. — Он налил еще и не дожидаясь Глеба выпил. — Знаешь, как я себя чувствую? Как Банионис в «Солярисе», буквально.

Они посмотрели «Солярис» едва ли ни на самом последнем московском сеансе. Было уже ясно, что Тарковский остался на Западе, и фильмы не сегодня-завтра исчезнут из проката. «Солярис» показывали в каком-то клубе на окраине, Вольфсон заранее ездил покупать билеты, и пошли всей компанией: Абрамов, Чак, Вольфсон, Глеб, Маринка и Оксана. Так получилось, что места им достались в разных концах зала: два и четыре. Глеб сел рядом с Оксаной и весь сеанс пытался набраться смелости и взять ее за руку. Возможно, от ее близости, от смутного профиля в полутьме у него осталось какое-то удивительно нежное воспоминание о фильме. Но сюжет он почти забыл, в память врезался только эпизод, когда Наталья Бондарчук корчится в судорогах, выпив жидкого кислорода, и ее грудь выступает под платьем. Он тогда почувствовал возбуждение и одновременно стыд, что испытывает возбуждение, сидя рядом с Оксаной. Отдернул руку с общего подлокотника и больше не отрывался от экрана.

— Знаешь, — продолжал Абрамов, снова наполняя рюмки, — почему я не подхожу к телефону?

— Он же не работает, — сказал Глеб.

— К сотовому телефону, — с интонацией "повторяю для дубовых" пояснил Абрамов.

— Я тебе, кстати, зарядку принес, — сказал Глеб.

Они снова выпили.

— Я не знал, что ты знаком с Крутицким, — сказал Глеб.

— Ну! — ответил Абрамов, — а ты Влада откуда?

— В Хрустальном встречал. Он собирался, кажется, не то в студию Шварцера, не то в журнал Шаневича инвестировать, но, похоже, передумал.

— Экспансия, всегда экспансия, — Абрамов посмотрел, много ли осталось в бутылке. — Я бы с этой мелочью и возиться не стал. Смешные же деньги! Я бы их полгода назад просто купил на корню.

— Полгода назад их еще не было, — заметил Глеб.

— А сейчас денег нет, — пьяно засмеялся Абрамов, — но это хуйня, что их нет. Думаешь, я из-за денег не подхожу к телефону? Боюсь, что меня люди ВэЭна будут искать? Хуй-то, пусть ищут. Я не поэтому. Я боюсь, что Ирка позвонит. Что я ей скажу? Что ее Мишка умер, потому что мне до зарезу понадобилось десять штук грина, а на личном счету было с гулькин хуй, пятьсот зеленых от силы?

— Там же не десятка, ты говорил — поллимона?

— А, это потом поллимона, а началось — с десятки. Точка бифуркации, знаешь? Малое возмущение, большой эффект. Я десятку выдернул как раз перед зарплатой, так получилось. Мне перед ребятами было неудобно, и я свинтил с Иркой в дом отдыха этот ебаный. Сотовый отключил, чтоб не дергали — когда деньги, когда деньги. Ну, вот все и просрал.

— А был бы ты в Москве, что бы изменилось?

— Я бы просек. Ты не понимаешь, я бы просек, что дело нечисто. Светка мне все рассказала. Дура, конечно, набитая, сама же видела — что-то не так. Я бы все остановил, а Емеля — не решился. Я бы и сейчас, может, все переиграл, если бы только знал — кто. Понимаешь, в чем дело? Мне теперь никто не поможет, потому что я всегда был не такой, как они, сечешь? Не был в их нетворке, понимаешь?

— В каком нетворке?

— Ну, в одной тусовке, в этой сети неформальной. Я же не из комсомольских активистов, не из этих юных ленинцев. Не ебал их комсомольских блядей по школам комсомольского актива, не ебал их платных блядей по баням. Я и сейчас денег на выборах не делаю — в отличие от остальных. Впрочем, я сейчас уже вообще денег не делаю.

Абрамов разлил последние капли водки.

— Но я тебе все равно скажу: я получил по заслугам. Расплатился сполна за свои грехи. Жалко, Мишку зацепило.

— За какие грехи? — не понял Глеб.

— За старые грехи, Глебушка, за очень старые.

И Абрамов посмотрел так, будто Глеб тоже знает, о чем речь, но по какому-то капризу притворяется, что не в курсе.

Глава десятая

— Слушай, Андрей, — спросил Глеб, — а правда, что Крутицкий уже не хочет в Тимову студию инвестировать?

— А с чего ты… — Андрей смотрел в экран, двигая мышкой и лениво тыча в клавиатуру.

— Он мне сам сказал. Я вчера его встретил — ну, на похоронах общего знакомого, и он сказал, что это все детский сад.

— Детский сад, — повторил Андрей. — Тим еще доживет до собственного дома в Лондоне, поверь мне. И карлики начинали с малого.

Глеб кивнул и вернулся к "Вечерним нетям". Арсен писал эти выпуски еженедельно, сначала из Израиля, где жил, теперь — из Москвы, куда приехал на месяц. Чайникам вроде Глеба Арсен объяснял, что такое IRC или FTP, чем плохи Windows, и почему надо повесить на хомяк голубую ленточку в знак протеста против решения Клинтона принять закон, ограничивающий свободу слова в Интернете. Интернет — это американская форма Самиздата, подумал Глеб, и совершенно непонятно, как можно в нем что-то ограничить. Без сомнения, будь у американцев наш опыт борьбы за свободу, они бы никаких ленточек не вешали, а просто придумывали технические решения. Скажем, чтобы не было серверов, а файлы друг другу пересылать напрямую. И не по почте, а по какому-нибудь специальному протоколу. Фиг бы тогда кого поймали.