Читать книгу "Россия против Наполеона - Вольдемар Балязин"

Ростопчин был одним из самых богатых дворян Москвы. Его загородное имение Вороново стояло в ряду таких поместий, как Останкино и Кусково графов Шереметевых, как Архангельское, принадлежавшее княгине Голицыной, а в 1810 году купленное у нее за двести сорок пять тысяч рублей князем Юсуповым.

Богатство, знатность, широкое гостеприимство, несомненный житейский ум и многообразные связи в свете, прежде всего, петербургском, и, конечно же, ярко выраженный патриотизм сделали Ф. В. Ростопчина фигурой заметной и авторитетной в среде московского дворянства. Как бы то ни было, но к 1812 году он приобрел не только в Москве, но и в России стойкую репутацию патриота, ненавистника Франции и Бонапарта.

Как только опасность новой, на сей раз большой войны с Наполеоном стала очевидной, Ростопчин уехал в Петербург, добился встречи с Александром и попросил царя позволить ему, «не избирая наперед никакого назначения или места, находиться при его особе». Александр ласково принял Ростопчина и предложил ему занять место престарелого Гудовича, став московским военным генерал-губернатором.

Чуть раньше этой встречи Александр получил от Гудовича прошение об отставке и 13 мая 1812 года подписал указ о назначении Ростопчина московским военным генерал-губернатором. А 18 мая к этому указу было добавлено еще два: по первому Ростопчин получал чин генерала от инфантерии, по второму становился главнокомандующим.

В первые же дни своего пребывания на посту московского главнокомандующего Ф. В. Ростопчин показал себя как человек доступный для всех и для каждого. Он серьезно и дотошно вникал в дела и жалобы, часто объезжал Москву и, заметив какой-либо непорядок, тут же устранял его. Чиновников, проявлявших нерасторопность, бездушие, а тем более корыстолюбие, беспощадно карал. «Двух дней мне достаточно было, чтобы бросить пыль в глаза, что я неутомим и что меня видят повсюду».

Особый интерес уделил он последним московским масонам, обратив не просто пристальное, но даже болезненное внимание на купеческого сына Верещагина, который перевел речь Наполеона в Дрездене перед князьями Рейнского союза и его же письмо к королю Пруссии. Он считал это враждебным актом по отношению к России и попросил Александра приговорить Верещагина к пожизненной каторге или к смертной казни. Александр эту просьбу проигнорировал.

Когда 12 июня 1812 года «Великая армия» перешла Неман и начала вторжение в Россию, Ростопчин развернул необычайно бурную деятельность по подготовке Москвы к отражению неприятеля. Первым делом он стал опровергать сообщения об отступлении и неудачах русских войск, затем стал сочинять и печатать листовки с патриотическими призывами и сообщениями из штаба армии Барклая.

Перед приездом в Москву Александра I Ростопчин напечатал его манифест-воззвание в тысячах экземплярах, разъясняя цель приезда царя и его надежды на Москву и москвичей…

Москва накануне Бородинского сражения

Пока французы приближались к границам московской губернии, в Москве вовсю развернулись работы по превращению города в стратегическую базу России. Там завершалось создание рекрутских депо, где готовились новобранцы, пополнялись арсеналы, создавались склады-магазины с обмундированием, фуражом и провиантом. Мастеровые Москвы изготавливали порох, сабли, пушечные ядра, патроны и пули, шанцевый инструмент, патронные ящики и походные фуры. Здесь шили мундиры, шинели, тачали сапоги, развертывали госпитали, распределяли по воспитательным домам солдатских детей.

Необычайный энтузиазм всех слоев московского общества привел к тому, что дворяне, способные носить оружие, почти все уходили в ополчение и в армию. Кроме того, московское дворянство приняло решение сдать в ополчение каждого десятого крепостного. Самые богатые московские помещики – Демидов, Салтыков, Дмитриев-Мамонов – организовали на свои деньги по полку и содержали их до конца войны. Всего же московские дворяне пожертвовали во время войны около трех миллионов рублей, а купцы – более десяти миллионов.

Студенты университета, семинаристы, священники, поповичи, мещане, ремесленники и прочие свободные люди шли в ополчение, состоявшее из двенадцати полков общей численностью тридцать тысяч человек. Однако Ростопчин уверял Кутузова в том, что ему на помощь вот-вот отправится восьмидесятитысячная «московская сила», но результат оказался почти в три раза скромнее.

В это же время началась активная эвакуация из Москвы огромной массы имущества. С 9 августа в столицу стали поступать первые обозы с больными и ранеными. Ростопчин тут же развернул сеть лазаретов, из которых самым большим стал Головинский дворец. Чтобы обеспечить раненых продовольствием, он призвал москвичей делать добровольные пожертвования, уделять раненым побольше внимания: «Они лежат в Головинском дворце. Я их осмотрел, напоил и спать уложил. Ведь они за вас дрались, не оставьте их, посетите и поговорите. Вы и колодников кормите, а это государевы верные слуги и наши друзья – как им не помочь».

Одновременно началась погрузка и вывоз сотен тысяч канцелярских и судебных дел из архивов Сената и судов всех инстанций, архива Министерства иностранных дел, коллегий и десятков присутственных мест. Кроме того, вывозилось казенное имущество из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, из московских церквей и монастырей. Ростопчин сумел собрать из незанятых французами уездов Московской губернии более пятидесяти тысяч подвод, но их все равно не хватало, и потому многое было оставлено в Москве.

Навстречу русской армии вывозились мука и крупа, шанцевый инструмент, боеприпасы, но подвод на все это оказалось недостаточно, и Кутузов требовал и требовал помощи.

22 августа армия Кутузова подошла к селу Бородино и тут же начала укреплять избранную для генерального сражения позицию. А 26 августа в половине шестого утра началась одна из величайших битв всемирной военной истории. Известен ее исход: в полночь с 26 на 27 августа русская армия оставила позиции и отошла за Можайск, первый на ее пути уездный город Московской губернии.

В ожидании врага

Отступая к Москве, Кутузов не терял надежды соединиться с «московской силой», но ее все не было. 28 августа в деревне Крутицы войскам был зачитан приказ Кутузова, в котором говорилось: «Мы дадим ему (неприятелю – В. Б.) конечный удар. Для сего войска наши идут навстречу свежим войскам, пылающим тем же рвением сразиться с неприятелем». Однако резервов все не было, и последующие его письма к Ростопчину стали заканчиваться фразой: «Ради Бога, прошу помощи скорейшей».

В ночь на 31 августа армия получила приказ выступать к Москве, и вскоре ее авангард остановился у Дорогомиловской заставы, правый фланг расположился у деревни Фили, а левый опирался на Воробьевы горы.

За три дня до этого, 28 августа, в Москву вошли обозы с ранеными под Бородино. Очевидец происходящего офицер С. Н. Глинка записал об этом: «Гробовая равнина Бородинская вдвигалась в стены Москвы в ужасном, могильном своем объеме. Раненых раскладывали на плащах, шинелях, на соломе и прямо на земле на Смоленском рынке. Обыватели спешили обмывать запекшиеся их раны и обвязывали и платками, и полотенцами, и бинтами из разрезанных рубашек.