Читать книгу "Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох"

— Да, а знаешь, кто там будет? На моей премьере?

А знаешь, кто там будет? Не знает она, не имеет ни малейшего представления, более того, ее это не колышет. Пьяный муниципальный советник? Авторша литературной макулатуры, которую после ужина у них дома пришлось везти с алкогольным отравлением в неотложку при Академическом медицинском центре? Или, может, госсекретарь по культуре? Мириам всегда удивлялась, какое значение Бен придавал присутствию высоких сановников на своих премьерах. Бен не упускал случая пройтись по их адресу, случись им появиться на премьере, наблюдал из зала, как какой-нибудь болван из мира меценатов в течение четверти часа осчастливливал собравшихся скучнейшим обращением со сцены.

В эти минуты она решительно презирала своего мужа: как и все в зале, он смеялся над дурацкими шутками госсекретаря или директора телерадиовещания, пожертвовавшего жалкие гроши в кассу проекта и тем гарантировавшего себе право первой передачи в эфире.

А знаешь, кто там будет? Мириам задержала дыхание. Она заметила, что на ране проступили две свежие капельки крови. Чуть согнула ногу — капельки превратились в пузырьки, будто наполненные изнутри воздухом; распрямила ногу — и пузырьки лопнули, по голени опять побежали алые ручейки, зарываясь в полотенце.

— Мириам?

— Да?

— Я же тебя спросил.

А знаешь, кто там будет? Конечно. Она должна была сказать что-нибудь вроде «Нет, не представляю» или «Ну и?..».

— Я не представляю себе, Бен, кто там будет, — получилось более язвительно и равнодушно, чем ей хотелось. На линии воцарилось короткое молчание.

— Стэнли, — послышалось наконец. — Стэнли Форбс, — добавил он, словно они знали какого-то другого Стэнли.

— Да что ты! — Она попыталась изобразить восторг, но вышло наверняка фальшиво — таким тоном обычно хвалят ребенка, когда тот показывает свой рисунок. Ой, как хорошо! Давай, нарисуй еще.

В прошлой жизни Стэнли Форбса звали Стан Фоортхейзен. И вот в этой прошлой жизни они с Беном учились в киноакадемии. Каждому, кто хотел его выслушать, он уже тогда говорил, что в Нидерландах ему тесновато. «Здесь ничего не происходит. Здесь просто загибаешься».

Сначала он уехал в Нью-Йорк, а оттуда в Лос-Анджелес. Пять лет никто ничего о нем не слышал. И вдруг в нидерландских кинотеатрах прошел фильм некоего Стэнли Форбса. В газетах Нидерландов появились интервью, телевизионщики нанесли ему домашний визит в Лос-Анджелесе. «Да это же Стан, — сказали товарищи по киноакадемии. — Стан Фоортхейзен. Кто бы мог подумать? Кому бы в голову пришло, что ему вот так повезет?»

Во время телеинтервью Стан (Стэнли) Фоортхейзен (Форбс) возлежал в шезлонге возле бассейна. Солнечные очки он сдвинул на макушку, у него было необычайно загорелое лицо, и он курил длинную сигару. Рядом стоял низенький столик с бутылкой «Джека Дэниелса», классической минералкой и стакан с кубиками льда. «Голландия all fucked up ,[48]— заявил он. — Она слишком мала. Там просто загибаешься. А тут — простор, man! [49]Простор! Вы там давно забыли, что это такое».

В его произношении английских слов сквозил легкий нидерландский акцент, тогда как собственно нидерландские слова он произносил, как можно предполагать, нарочито на американский манер. Стан Фоортхейзен изображал преуспевающего голливудского режиссера, и в этом все его нидерландские друзья и однокашники очень быстро пришли к согласию. Кино, которое он снял, само собой разумеется, пустышка. А вот дом, где он давал интервью, его собственный? И бассейн тоже его? Или он позаимствовал это на время у какого-нибудь американского приятеля, чтобы пустить пыль в глаза?

«Здесь весь день светит солнце, — вещал Стэнли, выпуская густые тучи сигарного дыма в оператора. — Здесь незачем делать фильмы о кальвинистской молодежи, прозябающей в мрачных польдерах. Или о так называемом Сопротивлении в сороковом — сорок пятом. Увольте! Life is too fucking short [50]для этого, bullshit! [51]»

И какое настало облегчение для всех, когда тот злополучный фильм на самом деле оказался пустышкой. Мириам вспомнила совместный с Беном воскресный поход в кино. «Eyes Blue Shoot» [52]— речь в нем шла о существе — наполовину человеке, наполовину кукле — в маске, сделанной из раскрашенной в кричащие клоунские цвета тыквы. Поначалу существо просто проказничало, однако очень скоро перешло к убийству и насилию. Была там безвкусно сляпанная сцена, где изнасилованной женщине удается схватить с кухонного стола нож и раскурочить бо́льшую часть тыквенной маски. Мириам сперва зажмурилась, потом через силу заставила себя смотреть. И этот эпизод с хлебным ножом, который раскрывает истинное лицо, она запомнила навсегда, тут надо отдать Стану должное. Ладно, но что кроме этого? Что могло быть проще подобных дешевых шоковых эффектов?

Когда фильм закончился, Бен заметно приободрился. Они зашли в кафе выпить, поговорить. Там он не умолкал ни на секунду и постоянно тряс головой.

— Ну как, как такое возможно? Стан, конечно, всегда был немного того, но кто бы мог предположить, что он так болен?

Мириам сочла фильм отвратительным, но ее не оставляло чувство восхищения от его откровенно беспардонной грубости. Казалось, Стэнли Форбс каждому жителю Нидерландов — особенно неудачникам — показал средний палец, плюнул в лицо, притом куда откровеннее, чем во время интервью у бассейна в Лос-Анджелесе. Налицо было циничное бесстыдство (иного обозначения она не придумала), совершенно отсутствующее в фильмах Бернарда Венгера да и вообще режиссеров его поколения. Циничность и бесстыдство, — будто тебе под ноги шмякнули здоровенный кровавый кус мяса, а ты сначала отворачиваешься, не решаешься взглянуть, не хочешь смотреть, но знаешь, что рано или поздно посмотреть придется.

— Бедный, бедный Стан, — сказал тогда Бен. — Как же его скрутили эти американцы с их вопиющей безвкусицей.

Следующие два фильма Стэнли Форбса в нидерландские кинотеатры вообще не попали. Иногда на вечеринках или после премьеры заходил разговор об этой «заморской птице Стане», его неуемном бахвальстве и навязчивых идеях о мгновенном американском успехе. Сам Стэнли Форбс, казалось, старательно избегал свидания со своим былым отечеством, во всяком случае, никто из круга друзей и знакомых не встречал его. «Да как же я покажу здесь свою рожу», — сказал кто-то, и собравшиеся смеялись долго и от души.

А потом случилось совершенно неожиданное. Четвертый фильм Стана, «Midnight, Dawn, Daybreak» ,[53]пусть и скромно, но был замечен в Нью-Йорке и появился в нидерландском прокате. Повесть о трех парнях, едущих автостопом из Бостона в Денвер и в Скалистых горах случайно убивающих медведя, встретила в нидерландской прессе благосклонный интерес. Не очень громкий, но благосклонный.