Читать книгу "Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт"

— Если подумать, ужасно быть и вот таким гетеросексуалом.

Пуци улыбнулся.

— Да-да. Конечно.

— Пуци, — сказал я, — хочу попросить вас об одолжении.

— Конечно, Фил. О каком?

Но мне так ничего и не удалось ему сказать, во всяком случае тогда: взглянув в сторону выхода из переулка, я увидел, что он перекрыт. В тусклом свете фонарей на Вильгельмштрассе маячили четыре силуэта. Это были настоящие громилы — не то в рабочих спецовках, не то в куртках наподобие бушлатов. У каждого в правой руке по длинной дубине, прижатой к ноге. Громилы двинулись прямо на нас.

Я вспомнил, что оставил пистолет в чемодане, в гостинице.

Пуци тоже их заметил. И замер на месте. Я взял его за руку.

— Назад в бар, — сказал я.

Мы развернулись. И тут же увидали еще двух громил в дверях черного хода. Одеты они были так же, как и те четверо, — то ли в спецовки, то ли в бушлаты. Кто знает, может, они все из одного клуба.

Я посмотрел на тех четверых. Они, не торопясь, приближались.

Я повернулся к парочке, вышедшей из бара. Подойдя поближе, они как по команде распахнули свои куртки и достали дубинки. Тот, что был слева, огромный детина с путами светлых волос, выбивавшихся из-под черной кепки с козырьком, поднял дубинку и хлопнул ею по своей левой ладони. Я расслышал хлопок с десяти метров.

Он знал, что я слышу. Ухмыльнулся и снова хлопнул дубинкой по ладони.

* * *

Гостиница «Адлон»

Берлин

Вечер вторника

15 мая

Дорогая Ева!

Боюсь, я изрядно навеселе.

Думаю, после «Дом Периньона», а его было разливанное море, я вправе быть на взводе. И не только вправе. Я исполняю свой долг. У меня есть моральное обязательство.

Боже, какую чушь я несу! Лучше бы стащить с себя прелестное новенькое платье и завалиться в постель.

Насчет стаскивания платьев. Большую часть вечера я провела, наблюдая за женщиной по имени Целли де Райдт, которая именно этим и занималась. Она выступала примой в представлении под названием «Танец красоты», которое давали в кабаре «Черная кошка». Она вместе с другими танцовщицами исполняла серию так называемых эстетических Ausdruckstänze («выразительных танцев» — это на тот случай, если ты забыла немецкий, который госпожа Эпплуайт так старалась вбить нам в головы). Все началось с появления мисс де Райдт и ее труппы почти в чем мать родила, а закончилось тем, что мисс де Райдт с партнершами осталась в одежде Евы.

Последний танец был своеобразной трактовкой «Монашки» Кальдерона.[23]И надо сказать, весьма вольной, потому что закончился танец тем, что преследуемая монашка сорвала с себя рясу и принялась просить помощи у Пресвятой Богородицы, которая, не замедлив спуститься с пьедестала, в ярком свете прожектора начала ласкать ее обнаженные груди. В смысле — груди юной монашки, я имею в виду.

О Господи. Лучше остановиться, пока я совсем не запуталась. Лучше продолжу утром.

Но одну вещь я все же должна сказать: я встретила совершенно необыкновенного человека. Его зовут Эрик фон Динезен, он экстрасенс. И знает такое, чего никак не мог знать, не обладай он своего рода «шестым чувством». Просто потрясающе. Он показался мне совершенно необыкновенным.

А еще — хотя, впрочем, это не так уж важно — он фантастически хорош собой.

С любовью,

Джейн

Глава девятая

Я подумал: может, попробовать дать тягу? Может, в одиночку я бы и рискнул проскочить мимо двух громил у двери, но я не был уверен, удастся ли это Пуци. Я отошел от него подальше, чтобы было где развернуться, и встал так, чтобы следить за наступавшими с обеих сторон. Я понимал, надолго меня не хватит — шестеро верзил с дубинками живо со мной расправятся.

На мгновение я задумался, кто они такие и где нас заприметили. Хотя понимал: это без разницы. Они уже были совсем близко.

Было бы неплохо, если бы у меня под зонтом было спрятано какое-нибудь оружие. Но увы!

Впрочем, зонтик был крепкий, с прочным металлическим стержнем. Достаточно крепким, чтобы отразить удар дубинки. По крайней мере какое-то время он выдержит. Да и кончик у него был довольно острый — им можно было запросто выколоть глаз или пронзить горло. У меня как раз было подходящее настроение, чтобы пронзить кому-нибудь горло.

Я взглянул на Пуци: он был на другой стороне переулка. И, как и я, стоял боком к нападавшим с обеих сторон. Стоял он твердо и постоянно поворачивал голову то налево, то направо, следя за неумолимо приближавшимися громилами. Альбом он держал за нижний край двумя руками на уровне живота.

Я собирался колоть их зонтиком, а Пуци — расправиться с помощью альбома. Летучая бригада во всеоружии.

Тут за спинами двоих громил, вышедших из бара, распахнулась дверь — и появился капитан Рём, низенький, полноватый, коренастый. Его круглый, почти наголо выбритый череп сиял в свете электрической лампы над входом.

— Halt![24]— крикнул он.

Дальше все произошло очень быстро. Двое верзил, оказавшихся ближе к Рему, подняли дубинки и кинулись на него. Рука Рема высвободилась из-под пиджака вместе с автоматическим «люгером». Он выстрелил три раза. В тесном пространстве переулка выстрелы прозвучали как раскаты грома.

Один из нападавших, светловолосый здоровяк, согнулся пополам и рухнул вперед, уткнувшись плечом в мостовую. Кепка его отлетела в сторону. Ноги мелькнули в воздухе и упали на землю, едва не задев Рёма. Рём невозмутимо посторонился. Другого верзилу, похоже, задело третьим выстрелом — увернувшись от Рёма, он помчался в противоположный конец переулка. Рём вскинул пистолет, тщательно прицелился и затем опустил его, так и не выстрелив. Топот бегущих ног постепенно стих.

Я глянул назад. Четверо громил у нас за спиной тоже пустились наутек — и уже выбежали на Вильгельмштрассе.

Когда я повернулся к Рёму, он сидел на корточках рядом с лежавшим блондином и левой рукой ощупывал ему горло. В правой он все еще держал «люгер».

Я посмотрел на Пуци.

— Вы в порядке?

Какое-то мгновение лицо у него хранило пустое выражение, потом он кивнул, моргнул и сказал:

— Да-да. В полном.

Я пошел по переулку к Рёму. Пуци двинулся за мной.

Рём расстегнул на убитом блондине бушлат и распахнул его. Под бушлатом оказался поношенный, растянутый серый свитер с кровавым пятном на животе.

— Он мертв? — спросил я Рёма.