Читать книгу "Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди"

Перейдя через гору Аман и уничтожив засаду, армия добралась до моих деревень, и тогда я познакомилась с Ксеном у колодца. И с того момента приобщилась к миру сильных чувств, ночных тревог и внезапных опасностей. Мир воинов сделался и моим тоже.

Когда вдохновитель похода решил раскрыть карты, его признание, учитывая, что все ждали этого со дня на день и уже свыклись с мыслью об истинной цели экспедиции, оказало весьма умеренное действие. Молодому царевичу, обладавшему большим обаянием, не стоило особого труда убедить воинов окончательно. Он пообещал каждому сразу же заплатить сумму, равную стоимости пяти быков, а потом, в случае победы, — огромные богатства.

Пять быков. Я хорошо знала, что это за животные с большими влажными глазами и тяжелой поступью. За эту цену люди Клеарха отдавали свое право на жизнь, меняя его на готовность умереть. Такова была их работа, их судьба, единственная ценность, которую они могли обменять на что-то, положить на чашу весов.

На самом деле воины не боялись смерти: они слишком часто ее видели, привыкли к ней. Боялись они другого: жестоких страданий, чудовищных мук, которые им предстояло испытать в случае плена, вечного рабства, увечий или же всего этого в совокупности.

Как воители спасались от безумия? Я много раз задавалась этим вопросом. Как они могли видеть во сне кровавые призраки своих павших товарищей или тех, кого сами убили, и не утратить рассудка?

Держась вместе. Друг рядом с другом. Во время похода, на поле боя, у костра. Иной раз по ночам я слышала их песни. То был низкий звук, временами похожий на плач, глубокое, торжественное многоголосье, становившееся все громче по мере того, как присоединялись все новые и новые голоса. Потом песнь вдруг резко обрывалась, сменяясь тишиной, которую разбивал тот, кто лучше других умел тембром и мощью передать тревогу, жестокую, безнадежную отвагу, отрешенную грусть и боль. Иногда мне казалось, что он принадлежит Менону-фессалийцу.

Менону, светловолосому и свирепому.

«Деревни пояса» называли также «деревнями Парисатиды». О, какая это была встреча! В последовавшие за ней дни и месяцы я много раз спрашивала Ксена, что он испытывал в тот момент, что его привлекло во мне, как он представлял себе наше совместное существование, не считая занятий любовью. И то, что мой возлюбленный отвечал, всякий раз очаровывало меня и повергало в смятение одновременно. Он даже не думал, не размышлял о возможных последствиях, не учитывал их. Быть может потому, что я принадлежала к племени варваров и у него всегда оставалась возможность продать обузу на первом же рынке рабов, когда он от меня устанет, или уступить меня товарищу, или же — мне правилось так думать — потому, что страсть и желание не оставили ему выбора. Мне было трудно заставить его признать это. Приходилось угадывать значение его взглядов, ласк, смысл маленьких подарков.

Для меня они представлялись знаками любви, но у греков имелись особые, сложные и трудные для понимания представления на этот счет. В их стране на женщине женились и делили с ней постель до тех пор, пока она не родит мальчика, не более того. Поэтому то обстоятельство, что мы так часто занимаемся любовью, казалось мне безошибочным подтверждением его привязанности. Причем он делал все так, чтобы у нас не было детей, и это казалось мне правильным. Нам предстояло пройти через серьезные испытания, ломавшие очень закаленных людей. Мне казалось, что это Ксен тоже делает из любви.

Я часто думала о своей деревне, о подругах, с которыми ходила к колодцу, о матери и ее руках, огрубевших от нескончаемой работы. Сердце подсказывало мне, что я больше никогда не увижу ее, но я думала, возможно, намеренно обманывая себя, что сердце иногда может ошибаться.

С «деревень Парисатиды» начиналась Сирия, моя страна, и пока мы шли по ней, краски залитой солнцем земли, запах хлеба, благоухание полевых цветов заставляли меня чувствовать себя так, словно я дома. По время шло, местность менялась, и я поняла, что мы входим в совершенно другой мир. Нам на пути стали попадаться дикие животные: газели и страусы, смотревшие на нас с любопытством. У страусов-самцов были очень красивые черные перья, они пристально следили за группой самок, пасшихся неподалеку. Греки называют страусов словом, которое переводится как «птицы-верблюды». Такое наименование не лишено смысла: изогнутые спины этих существ напоминают верблюжьи горбы. Воины никогда прежде их не видели, не считая немногих, тех, что побывали в Египте; проходя мимо, они показывали птиц друг другу и останавливались, чтобы посмотреть.

Я не знала, что Ксен — охотник, а оказалось: это его страсть. Едва завидев страусов, он схватил лук и стрелы, вскочил в седло и попытался застрелить крупного самца. Но тот припустил бежать, да так быстро, что конь Ксена не только не смог его догнать, но даже постепенно стал отставать, до тех пор пока добыча не оказалась вне пределов досягаемости. Проводники-азиаты сказали, что это животное, по виду робкое и безвредное, бывает очень опасным и ударом огромных когтей легко может проломить человеку грудную клетку.

Ксен прискакал назад не с пустыми руками: он привез яйцо одной из этих птиц, размером по крайней мере с десяток куриных. Однажды в нашу деревню приезжал с побережья торговец с тканями и скромными украшениями; он выложил на земле все свои богатства, чтобы привлечь внимание жителей. Там оказалось также и страусиное яйцо, раскрашенное великолепными красками, однако ни у кого из нас не оказалось ничего, на что можно было бы обменять этот бесполезный и вместе с тем столь красивый предмет.

Яйцо, добытое Ксеном, было отложено недавно, и мы его сварили. Оно оказалось вкусным; добавили соли и специй, поджарили хлеб на камнях, и все это вместе стало хорошим ужином. Ксен отправил часть добычи в дар Киру, тот учтиво отблагодарил. На следующий день мы повстречали стадо онагров, диких ослов; Ксен попробовал было и на них поохотиться, но снова безуспешно. Его великолепного скакуна по кличке Галис превзошли в беге эти неуклюжие, грубые животные.

Товарищам, поддразнивавшим его за неудачу, летописец ответил, что уже придумал, как поймать онагра, и назавтра осуществит с вой план. Для этого ему понадобятся два или три конных добровольца. Трое вызвались помочь, двое ахейцев и один аркадиец, и Кен принялся объяснять им, что нужно делать. Рисовал на песке знаки и расставлял камешки на определенном расстоянии один от другого. Назавтра я поняла, какой смысл имели эти камни — они обозначали места, где должны находиться трое всадников: одни начинает преследование, потом, когда конь устанет, в дело вступает второй, и, наконец, третий должен загнать выбившегося из сил онагра к тому месту, где, скрытый в зарослях сикоморы, будет поджидать Ксен. Завидев онагра, Ксен пришпорил скакуна, пустил во всю прыть и выстрелил. В первый раз он промахнулся, потому что зверь внезапно отскочил в сторону, повернул назад и устремился в противоположном направлении, к нам. Вторая стрела попала в цель, но онагр все еще держался на ногах. Однако теперь исход стал вопросом времени.

Обессиленный раненый зверь бежал все медленнее, до тех пор пока совсем не остановился; он дышал, широко раскрыв пасть, голова его болталась. Ноги понемногу начали слабеть и подгибаться. Теперь животное стояло на коленях. Ксен схватил копье, с силой воткнул его зверю между лопаток и пронзил сердце. Онагр опрокинулся на бок и еще несколько секунд дрыгал ногами, после чего застыл навсегда. Это был самец. Его самки, сгрудившись в кучу, наблюдали за происходящим, стоя на некотором отдалении. Пока Ксен свежевал добычу, они вновь стали пастись, пощипывая траву среди поля дикой пшеницы.