Читать книгу "Золотой архипелаг - Фридрих Незнанский"

Кейт покусывала нижнюю губу, теребила, как девчонка, кончик переброшенной через плечо золотистой растрепанной косы. Несмотря на то что Бойцов просил не пугать раньше времени «Катю и ребятишек», Ричард счел своим долгом немедленно поставить в известность членов своей семьи, что, не исключено, скоро им придется жить в тесном соседстве с бандитами или вовсе бежать отсюда. Лучше горькая правда, чем приятная ложь. Если в России предпочитают скрывать от тяжелобольных, что их дни сочтены, то на Западе их информируют, сколько времени им осталось, чтобы они успели уладить свои материальные обязательства на этом свете. Когда доходило до жизненно важных вопросов, Ричард Смит предпочитал оставаться англичанином.

— Иван сказал, что полиция коррумпирована? — уточнила Кейт.

— Именно так он и сказал. Можно было догадаться!

Смитам не понаслышке было известно, что такое коррупция и насколько она пронизала советское и постсоветское общество. Если на этапе покупки земли местные чиновники как-то слегка стеснялись иностранцев и предъявляли свои требования завуалированно, то когда земля начала приносить урожай и дело коснулось сбыта продукции и прочих насущных вопросов, Смиты вплотную столкнулись со старой русской истиной: не подмажешь — не поедешь. Чиновника ничуть не волновало, что высокий урожай способен принести пользу стране и со временем ему — через уплату налогов: он хотел уплаты в свою пользу в двойном размере, и немедленно.

«А чего вы хотите? — объяснил им корни этого печального явления Иван Бойцов. — В России еще при царях чиновники, то есть тогда еще бояре, получали должности с очень маленькой, как сейчас сказали бы, зарплатой. Зато с предписанием „кормиться на местах“! А что это означает — „кормиться“? Мздоимство, только и всего. Брали чем угодно: деньгами, мягкой рухлядью — это меха, пушнину так тогда называли — да, в общем, всем, чем можно, вплоть, действительно, до еды. Такой уж у нас старинный, но не сказать чтобы добрый обычай».

Тогда они смеялись — хоть и сквозь слезы… Правильно: если не можешь изменить факты, измени отношение к ним. Сейчас, наверное, даже Иван Бойцов не смеется и не говорит о старинных обычаях и сложностях русской души: он тоже предпочел бы нормальные общественные институты. В споре «Восток — Запад» выигрывает Запад со счетом «один — ноль». Но Ричард не был настолько сумасшедшим, чтобы хотеть выиграть спор, положив в заклад свою голову. А если слетит голова Ивана, следующим в очереди на плаху будет он.

— Но это невозможно! — вырвалось у Кейт. — Не могут все быть коррумпированы! В таком случае все бы распалось…

— Все и распадается.

— Но не до такой же степени! Послушай, Ричард, если местная полиция не помогла, надо обращаться в высшие инстанции.

— Где я их возьму? Откуда я узнаю, к кому обращаться?

— Сейчас ты говоришь точь-в-точь как равнодушные русские, которых только что ругал! Проблемы Ивана завтра могут стать нашими проблемами. Следовательно, о будущем надо позаботиться уже сейчас.

Золотистая косичка отброшена назад, грудь вперед, в серо-голубых глазах блистает пламя. Когдав Кейт просыпалось такое воодушевление, Ричард ее немножко побаивался. Именно в этом состоянии она убедила его переехать в Россию… Причем не обычными женскими уловками, капризничая и настаивая на своем, а — высший пилотаж! — заставив Ричарда поверить, что мысль о переезде принадлежала ему… Нет, Кейт все-таки была чрезвычайно умной женщиной.

Следовательно, не оставалось ничего иного, кроме как дать согласие на то, чтобы искать помощи и защиты у русской полиции… то есть милиции и прокуратуры.

В сущности, Ричард и сам того же хотел…

ИГОРЬ ЛЕЙКИН. ДОЛГИЙ ПУТЬ НА ОПЕРАЦИОННЫЙ СТОЛ

Бригада «скорой помощи», вызванная к жертве сердечного приступа, прибыла минут через сорок. Фельдшер с круглыми, но красноватыми и заспанными глазами, похожий на сову, которая среди ясного солнечного дня высунулась из дупла, оценил дом солидной сталинской постройки как элитный: фикус, консьержка и доска объявлений с красочными фотографиями — этого было достаточно ему, привычному к единообразию и серости домов окраины, безлико запирающихся на кодовый замок. Консьержка, вопреки своему обычному поведению, не стала накидываться на медиков, выясняя, кто такие и откуда, а предупредительно закудахтала, чтобы они поднимались прямо на четырнадцатый этаж, туда, где так и лежит бедный Игорь Давидович Лейкин, потому что его, должно быть, с места трогать нельзя…

— С места — нельзя, — одобрительно бросил фельдшер, порвав консьержке чулок облеченным в железо углом своего набитого медикаментами чемоданчика. — Это вы правы. Ставлю вам пятерку.

На такие мелочи, как старушечьи чулки, фельдшер не привык обращать свое драгоценное внимание. В рабочие часы оно было направлено на показатели пульса и давления больного, которого необходимо во что бы то ни стало дотащить живым до ближайшей больницы. Или — на показатели внешней среды, которые неуловимо сигнализировали бы о том, что вызов ложный, а в квартире работников «скорой помощи» ожидает засада наркоманов, которые за дозу мать родную убьют. В нерабочие часы фельдшер, как правило, спал, не считая нужным обогащать свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. По своей специальности он знал все, что надо, все остальное только навалилось бы на возможности памяти лишним грузом.

В фарватере стремительного фельдшерского лета, отягощенного чемоданчиком, следовал медбрат Денис Александров. От этого практиканта пока что было мало толку: его коронным номером была помощь при транспортировке — почему-то у него ловко получалось грузить больных на носилки, а также заталкивать их в салон санитарной машины. В остальном он был смешлив и в меру исполнителен.

Врач Алена Борисовна, которой в этой группе полагалось с формальной точки зрения главенствовать, держалась в тени фельдшера и походила на робкую медсестру, со своими шестью курсами института и минимумом практики. Она на всякий случай возила с собой тетрадь с институтскими конспектами, однако тетрадь мало помогала, потому что в практике «скорой помощи» обычно катастрофически не хватало времени, чтобы ими воспользоваться. Оставалось надеяться на матерого волка фельдшера, который не спасует, не сдаст, вовремя вколет нужную дозу в нужное место и не перепутает острый аппендицит с крупозной пневмонией.

На лестничной площадке четырнадцатого этажа поверженная фигура с устремленной к люминесцентным лампам потолка рыжеватой бородкой осталась лежать в той же позиции, в какой обнаружили его Альбина Игнатьевна и кот, отныне носивший гордое имя Чингисхан. Подобно Альбине Игнатьевне, фельдшер опустился на корточки, вникая в новую загадку, которую представлял для него каждый больной, а параллельно ища пульс. Алена Борисовна нерешительно пристроилась рядом и засунула фонендоскоп в глубь лейкинского пальто. Медбрат, для которого места возле головного конца пациента уже не оставалось, пристроился со стороны ног и, закатав правую штанину, принялся с солидным видом трогать поросшую рыжим, как муравьи, волосом бледную голень. Неизвестно, в чем он хотел удостовериться: может быть, в том, что больной еще не остыл.